Flamma

Люциус еще раз посмотрел на Мортимера и, наконец, отчаявшись его понять, покачал головой.

— После всего вами сказанного меня интересует лишь одно, — тихо произнес он, но вдруг сорвался на гневный шепот: — Кем вы, черт возьми, себя возомнили, чтобы так жестоко играть человеческими судьбами?

«Отверженный» усмехнулся вырвавшемуся из уст священника упоминанию нечистого и сказал:

— Прежде чем ответить на этот вопрос я хотел бы поведать вам одну легенду.

И не дожидаясь согласия Люциуса ее выслушать, Мортимер приступил к рассказу.

***

«Тысячу и один год назад, — стало быть, в 665-ом, — христианские священники и языческие жрецы по всему свету, не сговариваясь, объявили о том, что не далее как через год в мир явится пылающий грехами семикрылый демон, который ознаменует своим приходом начало заката человечества.

Авторитет веры в те темные времена был весьма высок, и мало кто усомнился в верности рокового предсказания. Однако и паники не возникло, ибо, как вы сейчас, тогдашние служители богов в своем приговоре оставили людям некое подобие надежды — призрачный выбор, возложенный на плечи так называемого Избранного.

Целый год суждено было Избранному скитаться по самым дальним уголкам мира и искать способ предотвратить грядущую трагедию. Он посетил горы Тибета, таинственный Китай, загадочный Египет и легендарные (но еще не нанесенные в те времена на карту) западные континенты, собирая на своем пути крупицы человеческой мудрости. Но, вместе с тем, постигал и их пороки: он видел религиозные войны, смерть из-за любви, любовь из-за денег, награду за зло и возмездие за добро, цену лжи и невостребованную честность. Много хорошего и светлого, а также темного и плохого познал он за время своего путешествия, однако цели своей так и не достиг: никто не мог подсказать, как побороть демона.

Отчаялся Избранный продолжать поиски и решил вернуться на родину. Но на море застигла его свирепая буря. Долго кружили корабль Избранного по вздыбившимся волнам неистовые ветры да, наконец, выбросили на пустынный берег неизвестного острова. Хлипкое суденышко, само собой, разбилось в щепы, и Избранному не оставалось ничего иного кроме как отправиться вглубь острова, где он и наткнулся на весьма мрачную деревушку.

Тихая, безлюдная, с покрытыми мхом и давно заброшенными избами эта деревня очень заинтересовала Избранного. И, желая узнать о судьбе постигшей ее жителей, он устремился к покосившейся, посреди заросшей сорной травой площади, церквушке. Он надеялся отыскать там местные летописи… да собственно и отыскал, однако с разочарованием обнаружил, что причиной приведшей поселение к упадку и вымиранию были не козни демонов и злых духов, а собственные и истинно человеческие алчность, несправедливость, предвзятость и пошлость ее жителей.

Понял тогда Избранный, что «закат человечества» начался задолго до жреческого пророчества и недолжно ему поэтому сбыться. Но лишь подумал он так, разверзлись в храме адовы врата, и, обдав Избранного нестерпимым жаром, предстал перед ним семикрылый демон. Избранный оказался между этим исчадием и выходом из храма. Он выхватил меч и приготовился сразиться с демоном, но тот, не проявив ни капли агрессии, лишь вопросительно указал когтистым пальцем на дверь за спиной Избранного.

«Нужно всего лишь преградить ему путь» — догадался тот, — «… или дать пройти».

Избранный задумался. Он некоторое время смотрел в отражающие человеческие грехи глаза демона и, наконец, решил:

«Человечеству необходим внешний демон — демон соблазнитель и искуситель, который оттенял бы их внутренних и куда более мерзких демонов».

Он опустил меч и отступил в сторону, добровольно впуская в наш мир исчадие ада».

***

Мортимер закончил свой рассказ и словно одержимый каким-то безумием, сверкнув глазами, взглянул на призадумавшегося Люциуса.

— А теперь собственно ответ на ваш вопрос, — страстно проговорил он — Почему бы мне не быть для Лондонцев подобным же демоном? Злом, которое, превосходя собственные человеческие пороки, в сравнении делает их не столь ужасными.

Архидьякон удостоил сектанта взором, каким обычно смотрят на помешанных.

— Вы сумасшедший, — прямо сказал он об этом Мортимеру; но тот будто и не заметил адресованного ему эпитета. Он продолжал.

— Сейчас в Лондоне, как и в той деревеньке из легенды, властвуют несправедливость, предвзятость, пошлость…, — говорил «Отверженный», но архидьякон уже встал с кресла и, не глядя на Мортимера, замотал головой, словно ему надоело, или было попросту противно, выслушивать этого человека.

— Может и так, — сказал он, перебивая — но где-то глубоко под густотой их совокупного мрака тускло поблескивают, подобные Кристоферу и Вимеру, маленькие, незаметные, угнетаемые и пока разрозненные искорки добра и чести. И я верю, настанет день, когда одна из них воспылает настолько ярко, что ее свет прорвет завесу греха и порока и развеет окружающую мглу. — И, направившись к выходу, добавил: — К тому же, без сомнительной помощи «внешнего демона»… хотя нет: даже вопреки ему.

«Отверженный» тоже поднялся со своего места.