Флавиан

Флавиан стоял в левом дальнем углу алтаря, уткнувшись животом в край такого же, как престол, кубообразного стола, тоже облачённого в расшитые крестами парчовые одежды. На этом столе, слева от Флавиана, высилась горка свежеиспечённых, пахнущих свежестью белого хлеба просфор, которые Флавиан брал по одной; маленьким, похожим на копьё ножичком выкрашивал из них мелкие частички на стоящее перед ним золочёное блюдечко, одновременно прочитывая взглядом лежащие перед ним записки с именами живых и усопших. Затем «вынутые» просфоры складывались им в стоящую рядом на табурете плетёную корзину, изнутри обшитую чистой белой тканью.

Ближняя ко мне боковая дверь алтаря отворилась, и в неё просунулась седая голова управлявшего хором старичка-регента.

— Батюшка! — громким шепотом позвал он. — Благословите Часы начинать, певчие в сборе!

Флавиан перекрестился, вздохнул, набрал в лёгкие воздуха и громко возгласил:

— Благословен Бог наш всегда, ныне и присно и во веки веков!

— Аминь! — откликнулся с клироса звонкий голосок Серёженьки. — Слава Тебе, Боже наш, слава Тебе! Царю Небесный, Утешителю, душе Истины… — завораживающим упругим ритмом полетело по храму переливающееся взволнованное чтение-пение, как-то легко и в то же время настойчиво мобилизующее внимание слушающих на молитву.

В алтаре запахло ладаном — это Семён поднёс дымящееся кадило к Флавиану и в полупоклоне замер перед ним, держа кадило со снятой крышкой перед собою. Флавиан брал какие-то предметы, крестообразно проводил ими над благоухающим кадильным дымом, затем ставил их перед собою, накрывал их и красивую золочёную чашу вышитыми парчовыми покрывальцами, затем, взяв у Семёна кадило, кадил всё это, кланяясь и проговаривая вполголоса какие-то молитвы. Затем он, потянув за шнур, открыл завесу, и, также вполголоса читая какую-то молитву, начал кадить с четырёх сторон престол, затем покрытые им сосуды, светящуюся изнутри стеклянную икону Воскресения Христова, стоящую в кивоте у восточной стены, и все иконы в алтаре.

Кадильный дым был терпким и сладким, в его аромате ощущались смолистые запахи восточных благовоний, этот аромат навевал некое священное волнение, обращал мысли куда-то в древность, в глубины бытия…

Задумавшись, я не заметил, как Флавиан вышел из алтаря, позвякивание его кадила изредка доносилось из храма, робко пробиваясь сквозь звонко-торжественное чтение Серёженьки на клиросе.

Воспользовавшись тем, что Семён подошёл к шкафчику рядом со мной и доставал оттуда какие-то большие чёрные, похожие на угольные, таблетки, я тихонько спросил его:

— Семён! А как называется вон тот второй стол, на котором сейчас сосуды покрывали?

— Это жертвенник. К нему, как и к престолу, только священник и диакон прикасаться могут, также как и к сосудам, которые на нём стоят. На жертвеннике батюшка сейчас совершал «проскомидию» (по-гречески — приготовление). Приготовлял, значит, Святые Дары. Сейчас они ещё не освящённые, просто — хлеб и вино, а когда батюшка их на престоле освятит, станут — Тело и Кровь Христовы. Ради этого освящения, собственно, Литургия и совершается. Ну, и причащения этими Святыми Дарами христиан православных, тех, кто приготовился, конечно.

В это время в алтарь вернулся Флавиан. Он покадил престол крестообразно со стоны царских врат и отдал кадило Семёну, который с благоговейным поклоном принял его, поцеловав при этом руку Флавиана. Чтение на клиросе прекратилось, Серёженька незаметно проскользнул в алтарь и встал около Семёна.

Флавиан молча стоял перед святым престолом, опустив голову и закрыв глаза, заметно было, что он сосредоточенно молился.

Но вот он распрямился, глаза его блестели, он воздел руки вверх, словно готовясь принять в них робеющего спрыгнуть с высоты ребёнка, и голосом, слегка прерывающимся от волнения, начал: «Царю Небесный… приди и вселися в ны… устне мои отверзеши и уста моя возвестят хвалу Твою!»

Затем, приподняв над престолом большое старинное Евангелие в чеканном позолоченном переплёте, сотворил им в воздухе знамение креста и возгласил:

— Благословенно Царство Отца и Сына и Святаго Духа, ныне и присно и во веки веков!

— Аминь! — прозвучало со стороны клироса.