Флавиан

Я встрепенулся: «Отец Флавиан! Это что же, моя Ирина сейчас опять умереть может?!»

— Ирина ваша… здравствуйте, батюшка… теперь сто лет проживёт! — Подошедший высокий пузатый доктор с красным лицом и седыми висками из-под зелёной хирургической шапочки, поправил на картошкообразном носу крохотные золотые очки.

— Кроме понятной слабости, у неё все показатели — от давления до энцефалограммы — хоть в космос посылай. Сердце — как у спортсмена! Это, отец Флавиан, уже ваша компетенция, я этот случай комментировать никак не возьмусь, иначе надо в попы уходить из главных хирургов. Мой диагноз, только это неофициально, конечно, однозначно — чудо! Вы бы видели её швы после вчерашней операции: в две недели так не срастается! Можете зайти к ней, она вполне способна к общению, только не переутомляйте сразу, хотя… Делайте, что знаете! Бог с вами! До свидания! — И он уверенной «генеральской» походкой понёс своё пузо с расходящимся на нём накрахмаленным белоснежным халатом в сторону служебного входа.

— До свиданья, Николай Сергеевич! Пойдём, Алёша!

— Скорее, батюшка!

Около палаты толпилось десятка полтора медработников, стоял тихий, но оживлённый гомон. Увидев Флавиана, все расступились, некоторые осеняли себя крестным знамением: «Сюда, батюшка! Проходите!»

Мы вошли в одноместную палату. Справа у стены на широкой, с колёсиками, кровати, укрытая под самый подбородок одеялом и пледом, лежала так же тихо и счастливо улыбающаяся Ирина. Увидев меня, она выпростала из-под одеял чуть бледноватую руку и протянула её ко мне тем же жестом, что тогда, ночью, на Семёновом чердаке. Я рухнул на колени у кровати, зарылся головой в одеяла на её груди и, не в силах больше сдерживаться, зарыдал как ребёнок. Флавиан деликатно отошёл в угол и, отвернувшись от нас, присел у стола.

А я плакал, плакал, обнимая самое дорогое для меня в этой земной жизни существо, плакал о потерянных в греховном болоте годах жизни, о украденной у Ирины и у самого себя любви, о наших загубленных нерождённых детях, обо всём том, что могло бы быть таким прекрасным в нашей с Ириной совместной жизни и чего теперь уже никак не вернуть. Я плакал, а Ира гладила меня по голове, по слипшимся всклокоченным волосам, по ободранному вздрагивающему плечу и тихо шептала: «Лёшенька… родной… Лёшенька… милый…»

Постепенно я успокоился.

— Лёша! А ведь я видела тебя на чердаке, в сене, спящим. Рядом с тобой были два мужчины, молодой и постарше тебя. Знаешь, как «там» удивительно! Батюшка! Подойдите пожалуйста, вы тоже должны услышать!

Флавиан переставил свой стул к изголовью кровати.

— Вчера, после операции, я пришла в себя ближе к вечеру, вся нижняя часть тела ныла, я позвала сестру, мне вкололи что-то, и я опять уснула. Проснулась я ночью, вижу себя лежащей на кровати с приоткрытым ртом и, кажется, не дышащую. А сама я в то же время стою посреди палаты, ближе к окну, и мне так хорошо-хорошо! Ничего нигде не болит, лёгкость необыкновенная, радость переполняет, и даже сознание того, что я, наверное, умерла, абсолютно не беспокоит! Только когда о тебе подумала, забеспокоилась: как же я теперь тебя увижу? И сразу же на том чердаке оказалась, так всё быстро произошло, я не успела и опомниться. Подошла к тебе, наклонилась, захотелось прикоснуться к тебе, мне даже показалось, что ты глаза открыл и меня увидел, а потом меня повлекло что-то, и я в церкви оказалась, небольшой, но очень красивой какой-то… Подходит ко мне старичок в сверкающем священном облачении и говорит: «Здравствуй, Ирина, раба Божия». А я спрашиваю его: «Дедушка! Вы священник? Вы тоже сегодня умерли?

— Нет, — улыбается, — давно уже, да и не умер я, у Бога смерти нет. Ты же и сама теперь видишь. У Бога все живые!

— А что со мной теперь будет? Вы меня в рай отведёте? Или в ад? Я ведь очень грешная!

— Нет, — опять улыбается, — рано тебе в рай, надо тебе пожить ещё, грехи искупить, муж вот твой за тебя ходатайствовал.

— Алёша? Он разве тоже умер?

— Нет, — продолжает улыбаться, — не умер твой Алёша, наоборот, ожил, к Богу обратился, за тебя молится…

— Дедушка! А что ж мне делать теперь?

— Теперь возвращаться да помнить о том, что у Бога смерти нет, а есть любовь неисчерпаемая! Иди, Ирина, раба Божия, да живи с Богом и с Алексием своим. Вон он. К тебе идёт.

И стал как бы растворяться.

— Дедушка! — кричу, — а вас как зовут?

— Сергий, — говорит, — игумен…

Смотрю, а я во дворе больницы стою, около морга, солнышко светит, а по дорожке ко мне ты, Алёша, идёшь, а я голая стою совсем. Мне стыдно стало, я — нырь в двери морга, в темноту. Открываю глаза, а надо мною доктор склонился с ножиком, большим таким, и в фартуке клеёнчатом.

— Доктор, — говорю, — не режьте меня, пожалуйста, я — живая, и вообще — смерти нет. Укройте меня, пожалуйста, и Алёшу позовите.

Дальше ты сам знаешь. Да! И ещё дедушка Сергий велел, как в себя приду, исповедаться и причаститься. «Я, — сказал, — к тебе священника пришлю». Он вас попросил, да, батюшка?

— Видно так, Ирочка, а ты меня не узнаёшь?

— Нет, батюшка!