Флейшман в беде

Директор протянул Тоби телефон. Тоби включил его и увидел вроде бы фотографию Ханны, но это не могла быть она. Девушка на фото стояла в одном белье, а лифичк был подвернут почти до соска одной из крошечных грудок. У нее был игривый взгляд – именно так ее мать смотрела на Тоби в самом начале их брака. Эта фотография была как две капли воды похожа на все фото, которые ему присылали женщины в последние два месяца. Она сфотографировала сама себя. Его затошнило.

Несколько лет назад Рэйчел обнаружила в памяти браузера на своем компьютере слово «секс» (похоже, дети не передают друг другу мудрость из поколения в поколение). Она накричала на Ханну и заявила, что будет звонить школьному психологу, поскольку с этой девочкой явно что-то не так. Глаза Ханны были как два взрыва ужаса. Тоби это знал, потому что как раз в тот момент пришел с работы. Он уложил Ханну спать и успокоил ее, дав ей честное слово, что просто интересоваться такими вещами – нормально и что психологу звонить никто не будет. Позже, в том, что задумывалось как разговор шепотом в другой комнате, но перешло в крик и хлопанье дверями, Тоби сказал: «Ты вообще думала головой? Ты орала на девочку из-за того, что ей интересно узнать про секс? Ты ее искалечишь на всю жизнь». Рэйчел не снизошла до ответа.

Директор же в это время говорил:

– Я знаю, что вам сейчас очень трудно, мистер Флейшман.

Тоби посмотрел на него:

– Так что, она это кому-то отправила?

– Она отправила это одному юноше, он – нескольким своим друзьям, а они – уже всем подряд. В уставе лагеря говорится, что в случае рассылки непристойных материалов меры принимаются немедленно. Мы проводим бескомпромиссную политику в этих вопросах. К сожалению, Ханне придется отправиться домой.

Тоби представил себе, как сосок его дочери используется в коммерческих целях, в чем-нибудь вроде рекламы шампуня «Брек», и у него подогнулись ноги. Он не мог выкинуть из головы ее образ: приапическое сияние, неопытная похоть. Она хотя бы знает, что это значит? Может, она кому-то подражала? Что он упустил? Она же еще ребенок? Он же только что проверял ее телефон. За неделю в лагере нельзя стать совершенно другим человеком. (А вдруг можно?)

– Отведите меня к ней.

– Она в изоляторе. Сюда, пожалуйста.

Они прошли через приемную, где стояли стулья. Там сидел мальчик, примерно ровесник Ханны, и он показался Тоби знакомым. Может, он из школы? Нет, нет, откуда-то еще. И тут его осенило: этого самого мальчика они встретили на улице, когда Ханна до того застеснялась, что не могла на него смотреть. А потом еще раз, в Хэмптонсе, когда Тоби высаживал дочь возле кафе.

Он остановился:

– Это этот мальчик?

– Мистер Флейшман, мы не можем вам сказать, какой это был мальчик. Мы позвонили его…

– А он теперь тоже должен будет поехать домой? Его тоже унизят перед всеми?

– Мы позвонили его родителям.

– Его отправят домой?

– Вам нужно идти к дочери…

– Я требую, чтобы мне сказали, отправят ли его домой.

Директор принял побитый вид:

– Нет. Его родители в Швейцарии. Кроме того, фотографию отправил не он.

– Но он ее распространял.

Тоби наклонился над мальчиком и заглянул ему прямо в глаза.

– Я правильно помню, что распространение детской порнографии карается существенным тюремным сроком независимо от возраста? – Мальчик отвел взгляд. Тоби наклонился еще ниже и приблизил лицо вплотную. – Однажды ты поймешь, в полной мере и без всяких сомнений, какое ты говно. Однажды ты поймешь, что ты грязь под ногами. Надеюсь, тебе будет больно.

– Мистер Флейшман, – воскликнул директор, и Тоби отстранился, но знал: если вглядеться, можно увидеть в этих глазах искорку наглости и сознания своей вседозволенности. О чем он вообще думал, растя своих детей в таком окружении? Он забыл нечто очень важное в жизни, а именно: нужно заботиться о том, чтобы твои дети усвоили твои жизненные ценности. И сколько бы ты ни нашептывал им в ухо эти ценности, твои поступки – то, как ты распоряжаешься своим временем и ресурсами, – говорят громче. Можно ненавидеть Аппер-Ист-Сайд. Можно ненавидеть квартиру стоимостью в пять миллионов долларов. Можно ненавидеть частную школу, которая обходится по сорок тысяч на ребенка в год, и это еще только в начальных классах. Но твои дети никогда не узнают, что ты все это ненавидишь, – потому что ты на все это согласился. Ты не сообщал им о своих дисклеймерах, об оговорках, о том, как, несмотря на всю внешнюю видимость, ты тайно, в глубине души считал себя лучше мира, в котором вращался. Ты думал, что можно принадлежать к этому миру лишь отчасти. Ты думал, что можно взять его хорошие стороны и откинуть плохие, но это тоже страшно трудно. Ты ведешь детей на концерт и ожидаешь, что они услышат твой шепот из заднего ряда: «Дети, не всё это – для вас». Ты не вправе ничего от них ожидать. Ты не можешь ожидать от ребенка, что он не использует телефон, подаренный ему неделю назад – неделю! – чтобы сделать селфи своей совершенно плоской груди, прикрытой лифчиком, который мать и купила-то только потому, что неудобно быть единственной шестиклассницей без лифчика.