Флейшман в беде

Сделал эхограмму транспортному рабочему, у которого год назад диагностировал гемохроматоз. Сейчас на печени были шрамы, но она явно заживала. Регенерировала. Была почти как новенькая. Тоби двигал зонд туда-сюда по телу пациента. Он обожал эту часть своей работы: каждая эхограмма, каждая биопсия была как в первый раз. Просто невероятно, на что способна человеческая печень. Тоби неустанно восторгался ею – с тех самых пор, как в меде увидел учебник с серией изображений регенерирующей печени. Она иногда вела себя странно и непредсказуемо, как, впрочем, и другие органы. Но только она одна из всех органов умела регенерировать. Она обладала неисчерпаемой способностью прощать. Она понимала, что человеку бывает нужен второй и третий шанс, прежде чем он поставит свою жизнь на твердые рельсы. И она не просто прощала; она еще и практически полностью забывала нанесенные обиды. Она позволяла начать сначала в смысле, не имеющем аналогов ни в каком другом аспекте. В самые черные дни своей семейной жизни Тоби приходил в больницу и работал, и краем глаза всегда видел печень, которая шептала ему, что однажды от нанесенной ему раны не останется и следа. Он тоже регенерирует.

Ему кто-то положил руку на плечо сзади. Это оказалась Джоани. Он чувствовал сквозь тонкий халат, что рука у нее теплая, узкая и женственная. Он повернулся к Джоани. Она прошептала ему на ухо, что Карен Купер перевели в отдельную палату. Он встал. Шепот был странный, какой-то очень интимный. Рука на плече – тоже. Общее ощущение удивительно напоминало посткоитальное. Джоани убрала руку, но Тоби все еще чувствовал ее у себя на плече.

Позже, по окончании обходов, они зашли проведать Карен. Джоани подошла и снова подняла ей веки.

– Просто не могу поверить, что у нас болезнь Вильсона, – сказала она.

– До этого я только один раз ее видел, – ответил Тоби. – Она ужасно редкая.

– От этих колец у нее глаза такие красивые.

– Да, – Тоби поглядел через плечо Джоани в неподвижные глаза пациентки. – Для смертельной болезни в самом деле красиво.

Как раз в тот день произошло наше радостное воссоединение. Я организовала обед с Тоби и написала Сету через фейсбук. Сначала я послала эсэмэску, но номер телефона у него изменился, и сообщение вернулось. Сет лишился своего старого нью-йоркского номера, когда несколько лет назад перебазировался в Сингапур, и по возвращении ему пришлось взять новый номер с новым зональным кодом, как у недавно понаехавшего. Я так отдалилась от своей юности, что один из самых главных ее людей поменял номер телефона, а я об этом даже не знала. Я так отдалилась от своей нью-йоркской жизни, словно меня послали на другую планету – колонизировать ее, плодиться и размножаться.

Мы с Сетом пришли на десять минут раньше Тоби. Сет не располнел, у него был хорошего качества искусственный загар и зубы чересчур сияющей белизны, которые приятно сочетались с его львиными зелено-карими глазами и подчеркивали игру оттенков в светло-каштановых волосах – тех, что еще остались. Лицо покрывала двухдневная щетина – в журнале мы обычно советовали звездам отпустить такую перед съемкой. Она выглядит как благодушная небрежность, но на самом деле требует определенного труда. Боже мой! Он был до сих пор так хорош, что смотреть больно.

Это не значит, что он не изменился. Он потерял часть волос, но самым удачным образом, каким можно облысеть, если уж это неизбежно: резкие залысины, как две колеи, пропаханные в волосах, отделяли центральный полуостров-треугольник от висков. Глаза его были как молнии, я хотела отвести взгляд, но он не отпускал. Наконец мы обнялись, и серотонин забурлил у меня в теле, и я прижалась щекой к груди Сета. Он положил руки мне на плечи, отстранился и вгляделся в мое лицо:

– А вы прекрасно выглядите, мизз Эпстайн.

Он врал. Я выглядела как во время нашей первой встречи в Израиле, до того, как радикально похудела. Это все моя вторая беременность. Вес вышел из-под контроля, и мне так и не удалось вернуться в форму, как я за ней ни гналась.

Мы сели. Он рассказал, что подписался на мой журнал, но давно не видел моих публикаций.

– Я так гордился, видя твое имя в печати! Я показывал журнал всем знакомым. И говорил: «Это моя подружка пишет!»

Я рассказала, что уже два года как ушла из журнала и что пытаюсь писать «роман взросления» на автобиографической основе. Но умолчала о том, что у меня никак не получалось уделять роману достаточно времени, чтобы хоть как-то продвигаться. Я держала файл на компьютере все время открытым, но свернутым, и разворачивала лишь раз в несколько недель, чтобы тут же отчаяться: сделать все задуманное с этой книгой казалось невозможным. Книга должна передавать страдание автора; говорить о том, что бурлит у него в душе. Я думала, не написать ли на этом материале роман для подростков, но нынешняя подростковая литература – сплошная фантастика, одни волки-оборотни, да русалки, да полукровки, да гибриды. А моя история была короткой и глупой. В ней на самом деле ничего не происходило.