Флейшман в беде

Я не курила траву много лет, за одним исключением. С год назад нас с Адамом пригласили на день рождения, сорокалетний юбилей папы одного из соучеников наших детей. И там кто-то передавал травку по кругу. Я словила кайф, слушая караоке Тома Петти, принесенное братом юбиляра (в Нью-Джерси вечно поют под караоке Тома Петти, даже чаще, чем Брюса Спрингстина), и разговоры других мамаш. Обычно мы говорили между собой только о наших детях. Я не знала: то ли между собой мамаши ведут разговоры поинтересней, но меня к ним не допускают, то ли им больше не о чем говорить. На дне рождения я смотрела, как они затягиваются из принесенного кем-то вейпа, и слушала их беседу под кайфом. Оказалось, что под кайфом они разговаривают точно так же, как без него, только громче и настойчивее: «Хантер недостаточно экстраверт, чтобы заниматься театральным искусством, но все равно хочет… а Роли очень чувствительный мальчик, вы знаете? И еще мне кажется, что школа взяла неудачную линию в том деле, но Оскар действительно не опережает свой возраст, а это… нет, это называется специфически нарушенная обучаемость, конкретно в математике, но это не относится к какой-то конкретной части математики, а относится конкретно к математике…»

Разговор становился все громче, женщины все сильней упарывались и начинали перекрикивать друг друга, но тему так и не поменяли. Даже под кайфом они говорили только об этом. В них не было второго слоя. Не было стремления к чему-то другому. Ничего больше не было.

– Дело не в Нью-Джерси, – сказал Адам. – Это жизнь. Это наш возраст. Теперь мы родители. Мы уже сказали всё, что должны были сказать.

Я заплакала. Он погладил меня по голове:

– Ну ничего, ничего. Таков порядок вещей. Теперь мы существуем для детей. Мы слабеем с возрастом. Так устроена жизнь. Теперь очередь наших детей.

Я хотела ответить, но выходили только рыданья и икота.

– Давай-ка я отвезу тебя домой, – сказал Адам.

Мы поехали домой, легли и стали смотреть очередной эпизод сериала про наркокартель. Про него все говорили, что к концу третьего сезона он становится просто отличным, но мы дошли только до второго и уже мучились экзистенциальной неуверенностью: стоит ли смотреть что-то такое, что только обещает стать хорошим, но еще не стало. Мы согласились, что стоит; что надежда – прекрасное чувство. Именно в эти моменты – когда мы вместе переносили неприятности; когда приходили к согласию; когда спорили, и каждому из нас точка зрения другого казалась совершенно смехотворной, и мы хохотали; когда он соглашался протанцевать наш свадебный танец, разученный когда-то под руководством хореографа, ни с того ни с сего среди бела дня на кухне, без музыки; когда он на миг будто приоткрывал окошко, и я видела, насколько он умнее меня, и несмотря на это, никогда не тычет мне в нос своим превосходством; когда мы дружно закатывали глаза из-за непроходимой тупости окружающих; и когда он спасал меня от уныния и делал мне омлет с сыром, потому что я была упоротая и хотела съесть что-нибудь теплое и молочное, – именно в эти моменты я вспоминала самое важное про себя и Адама: я никогда, ни единого раза в жизни не сомневалась, что должна быть с ним.

Но почему тогда мне нужны были тайны? В последнее время я курила вейп по утрам. И прятала его перед тем, как Адам приходил домой. Я не хотела знать, что он думает о родительстве под кайфом, и кроме того, мне нравилось иметь от него тайну. (Как правило. Однажды ему пришлось дома открыть компьютер, чтобы прочитать какой-то документ по работе, он сердился и ворчал. А я все твердила: «Ты на меня сердишься? Я что-то сделала не так?», пока он наконец не сказал: «Да что с тобой такое?» Я ушла купать детей.)

Когда дети засыпали, я звонила Тоби. Пока я с ним разговаривала, Адам выходил ко мне. «Что ты тут делаешь?» – спрашивал он. Я прятала вейп под ногой и закрывала глаза. Я перестала курить траву, когда мы поженились. Но Адам после сорока перестал есть красное мясо, и все же ел его, не прячась и не оправдываясь, раза два в неделю.

«Я разговариваю с Тоби», – отвечала я.

Адам выжидал долгую секунду, поворачивался и уходил в дом.

«Мне нужно идти», – шептала я в телефон.

Я возвращалась в дом, устраивалась наверху лестницы и смотрела вниз на Адама, сидящего на диване в гостиной. Даже под конец рабочего дня он сохранял остроту ума. Он сверял бумаги и сверялся с законами. Восклицал мультяшным голосом: «Ага, я так и знал!» и танцевал, сидя на месте, когда посылал торжествующий е-мейл, уверяя всех, что, как обычно, у него есть все ответы – что он, как обычно, нашел решение.

В ту субботу, когда мы вернулись домой, Адам пожарил на гриле баранину. В три часа Тоби начал прощаться. Я спросила, каковы его планы на остаток выходных.

– Сегодня я встречаюсь с Сетом. Мы ужинаем. Он хочет познакомить меня с Ванессой. Надеюсь, они не потащат меня в ночной клуб. Они, кажется, много ходят по клубам.

– Что ж, молодежь полна энергии, – сказала я.

– Не язви. Вы тоже приглашены, если хотите.

– У нас нет бебиситтера, – сказал Адам. – Хочешь, я отвезу тебя на станцию?