Флердоранж - аромат траура

— Как спелый колос вырван он был ураганом жестокости в сокровенный час веселья и радости, — вещал отец Феоктист, — и от этого скорбь и горе наше еще безутешнее. Но для тех, кто и в столь горький час отчаяния открывает свое сердце богу, неизбывную скорби сменяет надежда. Потому что сказано в Писании: «Смотри, запах сына моего — как запах поля урожайного, которое благословляет Бог, — отец Феоктист вздохнул, — и даст тебе Бог от росы небесной и от тука земного». Нет, не надо думать, что земные блага врачуют скорбь. Не земные сокровища укрощают боль утраты, а небедные — надежда и вера. И есть еще одно, быть может, самое целительное лекарство — это покаяние в собственных грехах, которые все мы совершаем. Трагические события, свидетелями которых мы стали, — не есть ли то знак нам, много грешившим в этой жизни, погрязшим в удовольствиях, стяжательстве и гордыне, не есть ли знак этот, что в нашем собственном доме, в тайниках души собственной нашей не все благополучно? Совсем неблагополучно? Ибо самые тяжкие грехи — это те, про которые мы стараемся забыть. Самые тяжкие грехи — это те, которые мы совершаем мимоходом, даже не задумываясь о содеянном и той боли, которую причиняем. И не задумываемся, что в глазах господа нашего и тяжкий грех — грех, и вольный грех — грех, и невольный грех — тоже грех, быть может, самый трудноискупаемый. И расплата за него в Судный день будет потребована с нас в той же полной и беспощадной мере, как и за грех вольный, осознанный.

Задумайтесь, загляните в себя. Спросите собственное сердце, и если оно напомнит вам черные, постыдные страницы, покайтесь, ища причины бед и несчастий сначала в себе и своих поступках, а лишь потом уже в несправедливости и несовершенстве мира. Когда уходит в мир иной, тот, кто вам дорог, кто любим вами, не спрашивайте у господа: «Почему?» Спросите лучше себя: «Как я мог?» И только когда страх и ожесточение в вашем сердце сменятся полным раскаянием и любовью к ближнему, лишь тогда нарушенный, попранный порядок вещей восстановится вновь, и это будет справедливо…

И еще. Если кто-то внушил себе, что силен будет страхом, будет грозен и беспощаден, как бич божий, то и ему пребывать в этой гордыне преступной недолго. Ибо о нем сказано в Книге Псалмов: «Прокляты его уста, исполненные обманом и хитростью. Он сидит в засаде в селениях, в тайниках убивает невинного. Его глаза следят за несчастным. Подстерегает он его, как дев в логове», — отец Феоктист обвел глазами притихших прихожан. — Кто думаетs что вознесен и возвеличен страхом будет и поднимется надо всеми, не прав тот. Страх — порождение дьявола, так же как суеверия и темнота ума. Страх — это дьявольский эксперимент над тем, кто пуглив. И соблазн тому, кто самонадеян и жесток сердцем. И в конце этого эксперимента-соблазна всегда пустота, ложь, боль и тьма, непроглядная тьма, бездна отчаяния. Ступивший на путь страха и крови обречен, если не отринет дьявольское искушение в сердце и в помыслах своих. Я повторяю, — отец Феоктист возвысил голос, — тот, кто сидит в засаде в селениях и убивает — тот уже обречен. Но я обращаюсь и к нему. Стучусь в его запертую дверь, потому что обязан сказать, что пока еще и для него господь милосердный оставляет свою дверь открытой.

Участковый Трубников тихонько толкнул Катю локтем. И, когда она обернулась, указал глазами на Павловского. Тот стоял возле чугунной подставки для свечей и, казалось, совсем не слушал пламенную и туманную проповедь. Катя перехватила его взгляд — он смотрел на Полину Чибисову, стоявшую напротив. И во взгляде этом было что-то странное, словно он видел девушку впервые и жестко, по-мужски откровенно оценивал ее.

Позже Катя спросила у Трубникова, отчего он в связи с последними словами священника обратил ее внимание именно на Павловского. Неужели ему показалось, что отец Феоктист обращался иносказательно именно к нему? Но Трубников пожал плечами и сказал, что ему «ничего такого не показалось», просто ему как-то «не понравились глаза Павловского, какими он пялился в церкви на девчонку». «Что-то с ним такое стряслось? — заметил он. — Он ведь к ней вроде по доброму всегда относился, жалел, а тут прямо по-волчьи как-то смотрел, словно примерялся, как бы ее где-нибудь здесь, прямо на крыльце, спиной к полу прижать».

Фраза была грубоватой, но Трубников, видно, высказал то, что думал. И это был всего лишь новый мимолетный штрих к общей неясной картине.

Служба закончилась, и народ потянулся к выходу из церкви. И в Славянолужье в этот пасмурный воскресный день все вроде бы пошло как и прежде. И вроде бы ничто, ничто не предвещало катастрофы.

Глава 24 ИСТОРИЯ ЗОИ КОПЕЙКИНОЙ

В понедельник на оперативном совещании в главке заслушивались в основном результаты операции в Переславле-Залесском. Дело об убийстве Артема Хвощева было затронуто вскользь с обычными пожеланиями (пока еще пожеланиями, не приказами) вышестоящего начальства «активизировать работу».