Флердоранж - аромат траура

— А у вас, Катерина Сергевна, какое сложилось, когда он вас во ржи подстерег? — Трубников расколол очередное полено. Отколотое полено покатилось к его ногам. Он нагнулся, поднял его, повертел в руках и бросил отчего-то не в . общую кучу к порогу бани, а через весь огород к крыльцу.

В этом сильном броске, в этом злом, размашистом жесте было что-то очень знакомое…

Катя смотрела на широкую, красную от загара спину Трубникова.

— Николай Христофорович…

— Что?

— Можно у вас одну вещь спросить?

— Какую вещь?

— Что с вами произошло в поле прошлым летом?

Трубников резко обернулся.

— Мне Вера Тихоновна рассказала, как однажды ночью вы оставили у нее свой мотоцикл, а сами пошли в поле к Борщовке. И потом уже под утро она нашла вас там… Я знаю это место — там еще старая груша растет… Я была там. Только я днем была и ничего такого не видела.

— И я ничего не видел. Эх, Катерина Сергевна… И охота Вам вот так… старушечьи сплетни собирать! — Трубников криво усмехнулся и с силой вогнал топор в чурбак.

— И все же, Николай Христофорович, я хотела бы знать.

— Что? Что вы все хотели бы знать?

— Что с вами случилось тогда в поле и почему у вас в руке был пистолет?

— Да не было у меня никакого пистолета! Это уж Вера Тихоновна дражайшая совсем врет! Старая чертовка! То есть пистолет был, он каждый раз при мне, когда я по деревне иду, — Трубников покраснел. — Его в кобуре каждому участковому носить полагается» потому что это табельное оружие. А у меня ствол наградной, с Афгана еще… И тогда он тоже со мной был в поле, когда меня прихватило. В кобуре был. А чтобы в руке — ствол, это Брусникиной уж потом в ее маразме пригрезилось!

— Вас прихватило? — Катя смотрела на Трубникова. — Как это прихватило?

— Как-как, а вот так, — Трубников вдруг рванул ремень на милицейских брюках, затем словно спохватившись, смутился еще гуще покраснел. — Были б вы не девица в юбке, а парень, показал бы я вам, не поленился, какие и где отметины с Афгана ношу. Железу задело осколком фанаты, почку… Иногда ничего, а иногда как; припрет — в глазах темно, и готово дело — обморок. Ну и тогда там в поле тоже вот так прихватило. Сознание потерял. Очнулся — Тихоновна надо мной, как над мертвым, голосит. Ей же всюду мертвецы ходячие мерещатся, даже а собственном саду!

— Но зачем вы пошли тогда ночью один в поле? — спросила Катя.

— Зачем? Так ведь дело-то как раз после убийства Бодуна было. И как раз в этот самый день я его «БМВ» в овраге обнаружил, а до этого не было его там. Ну вот я и решил поглядеть — во-первых, еще раз место убийства, во-вторых, проверить еще раз цуги отхода: как и куда машину перегоняли. Ну и потом хотел еще глянуть — мало ли чего, а вдруг кто-то к оврагу пойдет, к машине-то…

— Ночью?

— Да ночи-то какие в июне? Воробьиные! Я к Тихоновне часу в первом тогда приехал т— мотоцикл оставил у забора. А сам потихоньку, не спеша, пошел. Пока дошел. А в три уж у нас светать начинает… И что это вы меня так разглядываете, Катерина? На мне, между прочим, узоров нет. Одни шрамы, как на старой собаке.

— Да ничего. Неубедительно сочиняете вы, Николай Христофорович.

— Я сочиняю?!

— Вы. Может, вы и правда хотели повторный осмотр места убийства сделать, но тогда ночью в туман вы в поле пошли совсем не за этим, — выпалила Катя.

— А зачем я, по-вашему, пошел?

— Затем, что… Брусникина говорила: в здешней округе жители напуганы не только убийствами. Ходят слухи о каких-то странных огнях на полях, связанных с местной легендой. Вот вы и отправились тогда ночью проверить, а вдруг…

—Что? — хмыкнул Трубников. — Ну что вдруг?

— Не знаю что, — вздохнула Катя— Это я от вас хотела услышать.

— Так вы от меня такого… такого вот не услышите ничего, — Трубников победоносно рубанул последний чурбак. — Этого сорта информацию можете в других источниках черпать. У Веры Тихоновны, у черта лысого — у кого хотите!

— Между прочим, Островская страхи эти и слухи тоже разделяет, — заметила Катя, — вас ведь тогда с поля к ней пришлось доставить.

— Я ей жизнью обязан, — с каким-то особым выражением в голосе объявил Трубников. — Умирать буду — не забуду что она, та-а-кая женщина, актриса великая, для меня, деревенского парня, сделала. Прихватило-то тогда меня всерьез, «Скорая» в больницу увезла, в реанимацию. А она эту «Скорую» мне вызвала, всю округу на ноги подняла. Спасла меня фактически. И потом ко мне в больницу ходила — хотя кто я ей есть? И вообще, кто я перед ней, такой женщиной? — Трубников вздохнул. — А то, что она разные истории наши местные нездоровые любит пересказывать, так это слабость ее женская. Любопытство, скука. Чем еще такой женщине разносторонней, как Галина Юрьевна, здесь у нас в нашей глуши заняться?

— Водкой, — жестко, намеренно провоцируя его, подсказала Катя. — Она же алкоголичка. А вы этого, как участковый, не знали?

Трубников потемнел. Вид у него был такой грозный, что Катя подумала: мамочки мои, прямо сейчас бросится на меня с топором и… труба.

— Вы молодая, — сказал он, явно сдерживаясь, чтобы не сказать кое-что похуже и покрепче. — Молодым легко судить вот так. Сплеча рубить, ярлыки навешивать.