Флердоранж - аромат траура

— О, это я еще не решил. Эту отгадку я искал сегодня в поле, в небе, в ваших испуганных глазах… Может быть, там будет небесное воинство — великое, прекрасное. А может… ад. Я не знак. Не хочу, чтобы это было банально, — Бранкович улыбнулся. — Иногда я словно вижу это во сне. Не потом просыпаюсь и… не вижу. Не помню. Наверное, я еще чего-то не понял… А для того чтобы понять, нужен опыт.

— Опыт в чем? — спросила Катя. Но Бранкович молчал.

— Вы поразительно изобретательны в изображении мертвых. — Она чувствовала острое желание выйти из духоты мастерской на воздух. — Откуда это у вас?

— После того как я имел неосторожность напугать вас на месте убийства, этот вопрос, наверное, не случаен, да? — Бранкович смотрел на Катю, явно наслаждаясь эффектом, произведенным на нее картиной. — И вы, наверное, не очень поверите художнику, если он скажет, что часто и подолгу раньше работал в анатомических театрах, в моргах. Рисовал с натуры, И потом, я видел войну так, как вижу вас. А на войне — как на войне.

— Артем позировал вам и для этой картины?

— О нет, мальчик не успел.

— А может, все-таки позировал? — резко спросила Катя. — Уже сам того не сознавая?

— Как, как вы сказали? Я иногда не совсем точно понимаю по-русски? — Бранкович улыбнулся, но глаза его холодно, колко блеснули. Он словно вел теперь какую-то игру, провоцируя Катю спросить прямо о том, о чем прямо пока спрашивать было нельзя.

И Катя решила ему отомстить. За это. И еще за то, что произошло утром на поле. И еще за то, что могло произойти здесь раньше, девять дней назад.

— Потрясающая картина, — сказала она. — Я никак не ожидала… Это будет настоящий шок. Только мне кажется, что-то подобное уже было раньше. Но, конечно, не совсем в таком духе, но очень близко.

— Что вы хотите сказать этим «было раньше»? У кого это было? — хрипло спросил Бранкович.

— По-моему, у Дали, нет? — Катя светски-рассеянно улыбнулась. — Ну ведь гении для того и созданы, чтобы первыми протаптывать тропинки к славе для всех остальных.

А вот Елизавету Кустанаеву в этот вечер никто в гости не ждал. Но она приехала незваная в начале десятого. Сначала ее машина остановилась у дома Павловского. Но дом был темен и пуст, а в соседнем доме были освещены все окна, и с веранды доносились голоса.

Катю привлек шум на веранде. Как раз в это самое мгновение уязвленный Бранкович бурно доказывал ей, путаясь в своем акценте, что сравнивать его (Его!) с Дали, подозревая в подражательстве и слепом копировании, — нелепо. Он, как художник, абсолютно свободен от чьего-либо влияния. Более того — истолковать его последнее творение логически нельзя.

— Я исповедую принцип Тристана Тцары, придумавшего дадаизм, а он утверждал, что «логика всегда, всегда не права». И не только в искусстве, в живописи. Думаете, вам в вашем деле логика что-то объяснит, подскажет? Загоните сами себя в тупик, если слепо пойдете у нее на поводу, потому что…

Катя так и не дослушала это самое «потому что», хотя вообще-то следовало. Но шум отвлек ее — на веранде тоже что-то происходило!

Выйдя из мастерской, она увидела Елизавету Кустанаеву и Полину. Они стояли друг против друга. И Катя подумала: как странно — женщины могут выглядеть как войска, готовые к битве. У Кустанаевой в руке были ключи от машины. У Полины (она ведь «хозяйничала») тяжелый поднос с чашками и медной туркой с кипящим кофе.

Туманова Катя на веранде не заметила — как только приехала Кустанаева, он дипломатично удалился в сад перекурить. А Павловский остался — сидел в кресле. Лицо его было в тени.

— Полина, в чем дело? — голос Кустанаевой звучал резко. — Отец уже трижды звонил, спрашивал, где ты. Он с ума сходит от беспокойства. А мы даже не знаем, где тебя искать.

— Ты же нашла, — ответила Полина. — Значит, отлично знала.

— Я ехала мимо… из офиса ехала… Мне из дома позвонили. Ты ушла в пять кататься на мопеде, а сейчас уже почти десять часов! Михаил Петрович едет. К его возвращению ты должна быть дома.

— Я никуда с тобой не пойду. — Полина по-прежнему держала полный поднос, словно отгораживаясь им от Кустанаевой. — Я остаюсь здесь.

— Полина, ты ведешь себя неприлично. Мы делали скидки на твое болезненное состояние, но это уже переходит всякие границы! Что это значит — я останусь здесь? Ты ведешь себя безобразно, ты забываешь, кто ты и какой у нас завтра день.

— Я помню, какой завтра день. Это ты забыла, раз снова приехала сюда, к нему, когда отца нет! — Полина задыхалась. Поднос в ее руках дрожал.

Катя увидела, как Павловский рывком поднялся со своего кресла.

— Малыш, ну перестань… Тебе надо домой, — сказал он тихо, не глядя ни на Полину, ни на Кустанаеву.

Полина не тронулась с места.

— Дай я помогу. — Он хотел забрать у нее поднос, но Полина вдруг молча с силой швырнула поднос к ногам Кустанаевой, едва не обварив ее горячим кофе из турки, и выбежала из дома.

Кустанаева испуганно придушенно вскрикнула, но ее крик прозвучал запоздало и фальшиво. Катя, ни с кем не прощаясь, устремилась на улицу. Но Полину на ее мопеде было уже не догнать.

Глава 22 ТРУБА