Флэшмен и краснокожие

Видя этот непреклонный взгляд, слушая этот невыразительный голос, я лишился дара речи. Но не дара мысли, и мысли были одна ужаснее другой. Меня спасли от бойни только для того, чтобы замучить гораздо более изощренным способом, изобретенным этой подлой шлюхой Клеонией-Кэнди, и этот неумолимый дикарь будет наслаждаться моими страданиями. Лучше бы я умер вместе с Кастером или сам вышиб себе мозги… Впрочем, стоп, что-то здесь не сходится…

– Но… но это не ты спас меня! Тот воин говорил по-английски! С американским акцентом!

– А как еще должен я говорить, черт побери? Мы, знаете ли, в Рагби не учились. С нас и Гарварда достаточно.

Не берусь даже описать ощущения, которые я испытывал, слушая приятный, притворно-уничиженный голос, исходящий от красного, как медь, малого с перьями в косах. Это все равно как если какой-нибудь китайский мандарин грянул бы вдруг «Вареная говядина с морковью»[270]. Я в буквальном смысле отказывался верить собственным ушам – с гортанного, напевного наречия сиу он, не дрогнув ни единым мускулом, перескочил на резкий, хорошо поставленный говор образованного американца. На меня глядел все тот же брюле-сиу с каменным лицом – и вдруг он залился смехом, запрокинув голову, потом вскочил, гибкий, как громадная кошка, и, уставив руки в боки, хищно скалясь, уставился на меня. Ни один индеец не смог бы так стоять. Впрочем, передо мной был уже не индеец. О, у него были лицо и тело сиу, но голос, интонации, жесты, вся манера поведения принадлежали… белому человеку.

– Ну и видок у тебя, любо-дорого посмотреть! – восклицает Фрэнк. – Ты бы поглядел на себя! Бог мой, было бы правильно сотворить с тобой все то, чего ей так хочется, все, до последней мелочи! Было бы справедливо, если бы я бросил тебя умирать вместе с Кастером! Я почти так и сделал, – он мрачно кивнул. Ухмылка сузилась до тоненькой щели. – Почти сделал. Но так не годится, правда ведь?

Не так часто я лишаюсь дара речи, но теперь сидел, не в силах выдавить из себя ни слова, ничего не понимая, с бьющимся, словно молот, сердцем. Меня обуяла слабость, я два или три раза открывал рот, но не смог произнести ни звука. Только смотрел на высокого размалеванного дикаря с косами, на этого воина Обожженных Бедер с хищным лицом и красной кожей.

Кое-как я совладал с собой и спросил:

– Почему ты не…

Он медленно подошел и встал передо мной.

– Ты знаешь почему, – говорит. – Обязан знать.

Внезапно он присел передо мной на корточки так, что лицо его оказалось на одном уровне с моим, не далее как в футе. Фрэнк снова улыбался, но вид у него был странный – в глазах читались насмешка, усталость и еще что-то, чего я не мог разобрать.

– Ты не узнал мою мать, когда она явилась перед тобой в образе миссис Кэнди. Да и с какой стати, после двадцати пяти лет? Но здесь дело другое. Вглядись в мое лицо, как я всмотрелся в твое. Как я смотрел на него в Чикаго, в Кемп-Робинсон или сегодня. Даже если мать ничего не сказала, мне было бы достаточно одного взгляда. Но она сказала… Сказала, что я родился в деревне навахо, в Нью-Мексико, весной 1850 года.

У меня было такое ощущение, будто я нахожусь под гипнозом. Все это сущий вздор, разумеется… Но, вглядевшись внимательнее, я снова задрожал. Я узнал это лицо. Я понял, почему оно так привлекло меня с самого начала: в Чикаго, затем в Кемп-Робинсон, почему мне было так странно, но приятно видеть его рядом в тот жуткий день совета с представителями сиу. О да, не узнать это лицо было невозможно – я видел его каждый божий день. Крупные черные глаза с немного тяжеловатыми веками, орлиный профиль – я знаком со своей внешностью более детально, нежели большинство прочих, ибо провел недели, разглядывая свое отражение в трельяже Шенхаузена и сравнивая его с изображением Карла-Густава на портрете. Даже полноватые губы и тяжелый подбородок… А ведь чертовски красивый парень этот Стоящий Медведь, а? Но мне трудно было принять это – пережитое потрясение оказалось слишком сильным… Миссис Кэнди обернулась Клеонией… Это ее сын… И теперь от меня ждут, что я поверю в…

– Ну, давай же, старый тупой ублюдок! – нетерпеливо воскликнул Фрэнк, и я понял, что все так и есть. Только мой родной сын в подобный момент смог бы так разговаривать со своим папашей. Но… но все равно этого не может быть, хоть я и знал, что может. Я пытался найти противоречия.

– Ты сказал, что… тот парень-сиу… как там его звали? Ты сказал, что он – твой отец.

– Это сказал Стоящий Медведь, – отвечает он на языке лакота. – Стоящий Медведь из племени брюле, Тот, Кто Хватает, которому Сломанная Луна, Ходящая Одиноко был как отец. – Юноша снова перескочил на английский. – Но одновременно я – Фрэнк Груар, или, правильнее сказать, Фрэнк Флэшмен, сын рабыни Клеонии и англичанина, продавшего ее в Санта-Фе.

– Гру… как? – сам не знаю для чего, спрашиваю я.