Флэшмен на острие удара

Мне такая команда не требовалась – я не мог пошевелиться, даже если бы захотел. Я только переводил взор со стены кавалеристов, перешедших теперь на галоп, на две жалкие алые шеренги: через минут их сметут, превратив в кровавое месиво копытами и ударами сабель; я понимал – это конец, и ничего нельзя поделать, только трястись и ждать. Мой взгляд остановился на ближайшем из гайлендеров первой шеренги. Это был здоровый смуглый детина; за густыми черными усами сверкают оскаленные зубы. Помню прядь его волос, упавшую на тыльную сторону сжимавшей ружье ладони. За спиной его стоял почти еще мальчишка; он с раскрытым ртом таращился на приближающиеся эскадроны. Губы его дрожали.

– Не стрелять без моей команды! – кричит Кэмпбелл и тут совершенно спокойно выходит из строя вперед, выхватывает палаш и кладет сверкающие лезвие поперек груди. «Господи, – думаю, – это же все без толку!» Земля у нас под ногами дрожала, и счетверенный строй всадников был уже не далее как в двух сотнях ярдов, заходя в атаку. Блеск сабель, крики и гиканье, море оскаленных лошадиных морд и бородатые лица над ними.

– Товсь! – ревет Кэмпбелл и проходит мимо меня, вставая за передней шеренгой, как раз рядом с парнем с трясущейся губой. – Да, в Галлоугейте такого не увидишь, – говорит он. – Девяносто третий, не робей! Ждать моей команды!

Эта грохочущая туча из коней и людей была уже в сотне ярдов, копыта молотили по траве, как орудийные залпы. Ей противостояла двойная линия ружей с примкнутыми штыками; курки взведены, пальцы застыли на спусковых крючках. Кэмпбелл, мрачно улыбаясь из-под усов – вот сумасшедший – смотрит влево, вдоль замерших шеренг. «Командуй же, командуй, придурок, – хотелось закричать мне, – они же в пятидесяти шагах и через пару секунд налетят на нас, будет поздно…»

– Огонь!

И словно раскат грома, звучит залп передней шеренги, окутавшейся дымом, а ближние ряды всадников будто натыкаются на мощную волну. Наступает мгновенное замешательство, лошади ржут и пятятся, слышатся вопли всадников, и трава перед нами оказывается усеянной телами; скачущие следом конники врезаются в кучи павших лошадей и людей, стараясь перепрыгнуть или обогнуть их, давят и топчут своих, превращая в кровавое месиво.

– Огонь! – ревет Кэмпбелл, перекрывая шум, и дула стоящей шеренги выплевывают пули в толпу. Та вздрогнула от удара, и задние ряды русских затормозили и пришли в замешательство: крики, падения, лошади мечутся, сверкают сабли. Когда дым рассеялся, нашим взорам предстала окровавленная куча из людей и животных, копошащаяся прямо в нескольких ярдах перед склонившимися на колено гайлендерами. Кое-кто из наших историков утверждает, что Кэмпбелл отдал приказ раньше, чем противник подошел на близкую дистанцию, но перед вами тот, кто может засвидетельствовать, как один русский в шлеме с гребнем и в голубом мундире подкатился буквально под ноги к нам. Смуглому горцу рядом со мной даже не понадобилось на шаг выйти из строя, чтобы вонзить штык в тело поверженного врага.

По Девяносто третьему прокатился крик. Первая шеренга качнулась вперед, но Кэмпбелл не дремал, тут же одернув их.

– К черту ваше рвение! Стоять! Перезаряжай!

Солдаты подались назад, ворча как псы, Кэмпбелл повернулся, невозмутимо оценивая понесенный противником урон. В куче трепыхались лошади, люди, ничего не разбирая, пытались выбраться на свободу, стоны и вопли были ужасными, а смрад, разливавшийся оттуда, был таким густым, что его, казалось, можно потрогать. Большая часть русских эскадронов отошла, перестраиваясь, и на миг мне подумалось, что они атакуют снова, но потом московиты повернули назад, к высотам, смыкая ряды на марше.

– Отлично, – произнес Кэмпбелл, возвращая клинок в ножны.

– В Галлоугейте никогда не увидишь столько удаляющихся спин, сэр Колин, – донесся чей-то голос, и все загоготали. Солдаты выкрикивали ехидные словечки и потрясали оружием, а Кэмпбелл ухмыльнулся и снова разгладил усы. Потом заметил меня, ни на ярд не сдвинувшегося с места с самого начала атаки, – настолько я оцепенел – и подошел ближе.

– Мне придется дописать пару строк к рапорту лорду Раглану, – говорит он, глядя на меня. – А у вас теперь шикарный румянец на щеках, Флэшмен. Полевые упражнения с Девяносто третьим вам, видать, на пользу.