Флэшмен под каблуком

– Я не допущу таких вещей, – заявляет их вожак, которого называли Джей Би. – Отрезание голов – варварский обычай, и я решительно против него. Но заметьте, – добавляет он, – с точки зрения Джинго, его требования выглядят гораздо весомее ваших – голова принадлежит ему, раз именно он убил того малого. Ага, вот и Кримбл с паланкином. Залезайте, приятель.

Слушая их, я задавал себе вопрос: может, у меня бред, вызванный раной? Если же нет, то я связался с шайкой безумцев. Но мне было слишком плохо, чтобы переживать об этом: я позволил усадить себя в паланкин и лежал там в полубесчувственном состоянии, пока они спорили, где можно застать Макензи – доктора, надо полагать, – в такое время ночи. Похоже, никто не знал, где он, и тут кто-то говорит, что тот собирался поиграть в шахматы с Вампоа. Моя голова работала достаточно, чтобы вспомнить имя, и я прохрипел, что дом Вампоа мне вполне подойдет: мысль, что какая-нибудь из его очаровательных китаяночек может выступить в роли моей сиделки, взбодрила меня даже в таком состоянии.

– Так вы знакомы с Вампоа? – говорит Джей Би. – Ну вот и прекрасно. Вперед, Стюарт. Кстати, – продолжает он, пока мой паланкин поднимали, – меня зовут Брук – Джеймс Брук.[56] А еще называют Джей Би. – А вас?

Я сказал ему, и даже в своем тяжком состоянии был польщен, увидев, как синие глаза распахнулись от удивления.

– Неужели тот самый парень из Афганистана? Ну и ну, чтоб мне провалиться! О, как бы я хотел быть с вами там, два года назад! И подумать только, не проходи мы мимо, вас бы…

От боли и усталости голова моя пошла кругом, и больше я ничего не слышал. Помню только трясущийся паланкин и то, как провожатые мои распевали:

Эй, скажи-ка, с плантатором ты ведь знаком?
С его черной женой и кобылой с хвостом?
Эй, Джонни, махнем-ка с тобою в Хило,
О, старый приятель мой!..

Потом я, должно быть, потерял сознание, потому что первое, что помню, – это удушливый аромат аммиака под носом, а открыв глаза, вижу, что сижу в кресле, в ярко освещенном холле дома Вампоа. Сюртук и сорочку с меня сняли, и какой-то дородный чернобородый субъект заставляет меня дергаться и стонать, прикладывая к ране горячий тампон. Ага, рядом с ним стоит одна из тех красоток с миндалевидными глазами, держа в руках котелок с кипящей водой. Она была единственным приятным зрелищем во всей комнате, поскольку, приглядевшись к свету, ярко бликующему от серебра, нефрита и слоновой кости, я увидел, что лица окружающих меня мужчин серьезны, хмуры и неподвижны, как у статуй.

В середине стоял Вампоа собственной персоной, невозмутимый, как всегда, и в своем обычном черном шелковом платье. Рядом был Качик Мозес, с блестящей лысиной и выражением печали на доброй еврейской физиономии. Брук теперь не улыбался – челюсть словно окаменела, губы плотно сжались, а на лице стоявшего рядом Стюарта читались ужас и боль. «Какого ч-та они на меня так пялятся, – думаю. – Неужели я настолько плох?» Потом заговорил Вампоа, и я услышал такое, по сравнению с чем переживания ночи и боль от раны показались сущей ерундой. Ему дважды пришлось повторить сказанное, прежде чем смысл его дошел до меня; потом же я мог только с ужасом и недоверием глазеть на него.

– Ваша прекрасная супруга, леди Элспет, исчезла. Человек по имени Соломон Аслам похитил ее. «Королева Сулу» вышла сегодня вечером из Сингапура, и никто не знает куда.

* * *

[Выдержка из дневника миссис Флэшмен,

… июля 1844 г.]

Пропала! Пропала! Пропала! Никогда в жизни не переживала такой Неожиданности. Всего миг назад наслаждалась Покоем и Обожанием, среди Любимых Друзей и Близких, надежно оберегаемая Преданным Мужем и Благородным Родителем – а в следующий – дерзко захвачена увезена одним из тех тем, кого ценила и кому доверяла больше всех знакомых джентльменов (за исключением, разумеется, Г. и дорогого Батюшки). Увижу ли я их снова? Что за чудовищная судьба ожидает меня? Ах, я могу представить ее слишком хорошо, поскольку прочитала Греховную Страсть в его глазах, и глупо было бы полагать, что, так безжалостно похищая меня, он готовит мне иную участь, кроме одной-единственной! Я настолько сражена Стыдом и Ужасом, что Разум покидает меня – если это так, мне нужно описать свою Жалкую Долю, пока ясность мысли еще сохраняется, а дрожащая рука еще способна держать перо!