Флэшмен в Большой игре

Однако взяв Лакноу, Хэйвлок с Аутрамом не знали, какого черта делать с ним дальше, потому что панди по-прежнему густо вились вокруг как мухи, и вскоре стало ясно, что в место того чтобы снять осаду, нашим войскам удалось лишь пополнить его гарнизон. Так что следующие семь недель мы все снова провели в осаде, и, доложу я вам, это, наверное, было нелегкое дело, так как пришлось сидеть на урезанном пайке, а панди все время пытались вести подкопы под стены, так что нашим парням приходилось драться с ними в минных галереях, словно в кроличьих норах. Я говорю «наверное», поскольку сам ничего об этом не знал — в ту ночь, когда мы вошли в Лакноу, мои кишки вдруг начали завязываться узлами и к утру я свалился пластом с холерой — во второй раз в жизни.

С одной стороны, это было даже хорошо, так как избавило меня от впечатлений осады, словно я снова оказался в Канпуре, если не хуже. Полагаю, большую часть времени я бредил и знаю лишь, что несколько недель я провел, лежа в маленькой комнатке, ослабевший как мышь и с помутненным рассудком. В себя я начал приходить лишь недели за две перед снятием осады, и к тому времени весь гарнизон был обрадован известием, что Кэмпбелл двинулся в поход. Я изображал самоотверженного героя, пытаясь сохранять благородно-изможденный вид и спрашивая: «Наше знамя еще развевается над городом?» и «Могу ли я что-нибудь сделать, сэр? — Я чувствую себя гораздо лучше, чем выгляжу, уверяю вас». Так оно, между нами, и было, но я старался посильнее хромать, опираясь на трость, и почаще присаживаться, тяжело дыша. Фактически делать было нечего, кроме как ждать и прислушиваться к стрельбе панди — они не слишком-то часто попадали в цель.

В последнюю неделю, когда нам было уже точно известно, что Кэмпбелл находится лишь в паре дней пути, вместе со своими горцами-гайлендерами, морскими пушками и прочим, я стал неосторожен настолько, чтобы снова выглядеть абсолютно здоровым. Теперь это уже представлялось совершенно безопасным — в Лукнау, в отличие от Канпура, нам приходилось оборонять более значительную площадь, так что если кто-то мог на законных основаниях избежать службы на стенах (как, например, выздоравливающие вроде меня), он мог в полной безопасности прогуливаться в саду резиденции губернатора. Здесь было много больших домов, теперь полуразрушенных, но вполне пригодных для жилья, которые мы и занимали или разбивали лагерь на свежем воздухе. Когда я окончательно встал со своего больничного ложа, меня направили было в бунгало, в котором квартировал Хэйвлок со своим штабом. Однако он послал меня в штаб-квартиру Аутрама в надежде, что я там для чего-нибудь пригожусь. Хэйвлок к тому времени прекрасно устроился и почти не принимал участия в командовании. Большую часть времени он проводил в саду Габбинса, читая какую-то чушь, написанную Маколеем,[167] и был очень заинтригован, услышав, что я встречал этого лорда-всезнайку и даже обсуждал его «Песни» с самой королевой; мне пришлось со всеми подробностями рассказать об этом Хэйвлоку.

Что касается остального, то я много болтал с Винсентом Эйри, который в свое время вместе со мной отступал из Кабула, а сейчас был одним из многочисленных раненых гарнизона, а также любезничал с дамами в старых садах резиденции, развлекая их рассказами о модах, — после шестимесячной осады все они были одеты кто во что горазд, а для ремонта и переделки платьев пришлось использовать даже занавески и полотенца. Кончено же, мне все были рады — божественный Флэш, герой, идущий на поправку — и наперебой расспрашивали о моих приключениях от Мирута до Канпура. Если слушательницы попадались достаточно хорошенькие, я, не моргнув глазом, рассказывал им самую скромную историю, изображая при этом повадки Маккарам-Хана, что привлекало внимание и вызывало смех. Как вы увидите дальше, вести себя так было сплошным идиотизмом — кое-кому в результате дали Крест Виктории, а мне чуть не перерезали глотку.

Вот что случилось. Однажды утром, где-то 9 или 10 ноября, в южной части крепости поднялось страшное волнение, так как кто-то в форте Андерсона заявил, что слышит в отдалении волынки Кэмпбелла. Все засуетились: мужчины, женщины, черномазые, даже дети носились среди руин, смеясь и издавая приветственные крики. Затем все смолкло, мы прислушались, и действительно, сквозь треск стрельбы откуда-то издалека донеслось повизгивание волынки и кто-то напел: «Кэмпбеллы идут — ура! Ура!» Тут все начали обниматься, пожимать друг другу руки, подпрыгивать, смеясь и плача одновременно, а некоторые бросились на колени в жаркой молитве — так как теперь конец осады точно был близок. Так что ликование в гарнизоне продолжалось, а Ауграм пошмыгал носом, похрюкал, пожевал свою сигару и созвал свой штаб на совет.