Флибустьеры

- То же, что пишет дон Кустодио, да еще посмел, плут этакий, поздравлять меня! Комиссия-де согласилась с мнением референта, одобрила его предложение и выражает студентам признательность за их патриотические чувства и жажду знаний...

- Ну и что?

- Да только то, что, принимая во внимание нашу занятость и опасаясь, как бы мы не испортили столь похвального замысла, комиссия полагает уместным возложить его осуществление на один из монашеских орденов, в случае если доминиканцы откажутся создать таковую Академию при университете!

Возгласы разочарования вырвались из уст друзей.

Исагани поднялся с места, но ничего не сказал.

- А дабы и мы приняли участие в управлении Академией, - продолжал Макараиг, - нам поручается собирать пожертвования и взносы с обязательством сдавать их казначею, назначенному орденом; этот же казначей будет выдавать нам расписки...

- Значит, мы будем вроде старост барангаев! - воскликнул Тадсо.

- Сандоваль, - сказал Пексон, - вот нам и бросили перчатку. Что ж, поднимай ее!

- Нет, это даже не перчатка, это грязный носок, так смердит это решение!

- Но самое очаровательное то, - продолжал Макараиг, - что отец Ирене советует нам отметить событие банкетом, серенадой или факельным шествием студентов, чтобы выразить благодарность всем, кто принял участие в этом деле!

- Высекли нас, а мы еще должны петь и благодарить! Super flumina Babylonis sedimus![На реках вавилонских мы сидели (лат.) - начальные слова 136-го псалма Давидова, где оплакивается пленение иудеев (библ.)]

- Банкет за решеткой! - сострил Тадео.

- Банкет, на который мы все явимся в трауре и будем произносить надгробные речи, - прибавил Сандоваль.

- Устроим-ка им серенаду с пением "Марсельезы"

и похоронным маршем, - предложил Исагани.

- Нет, господа, - запротестовал Пексон, растягивая в ухмылке рот до ушей, - такое событие надо отпраздновать банкетом в китайской панситерии и чтобы подавали нам китайцы без рубашек, да, да, китайцы без рубашек!

Эта мысль пришлась всем по вкусу - было в ней какое-то озорство, горькая насмешка. Сандоваль первый поддержал ее: он давно уже хотел побывать в одном из этих заведений, где вечерами так шумел и веселился народ.

Как только оркестр заиграл увертюру ко второму действию, юноши встали с мест и удалились из зала, к великому возмущению публики.

XXIII

СМЕРТЬ

Симоун в самом деле не был на спектакле.

Около семи часов вечера он вышел из дому, охваченный мрачным возбуждением; затем слуги видели, как он дважды возвращался, приводя с собой незнакомых людей; в восемь Макараиг встретил его на Лазаретной улице, поблизости от обители святой Клары - в монастырской церкви как раз звонили колокола; в девять Вареный Рак опять заметил его у театра Симоун, переговорив с кем-то, по виду студентом, вошел в двери, но вскоре вернулся и тут же исчез в густой тени деревьев.

- А мне какое дело? - опять пробурчал Вареный Рак. - Какая мне корысть предупреждать горожан?

Басилио, как сказал друзьям Макараиг, тоже не пошел в оперетту. Съездив в Сан-Диего, чтобы выкупить свою невесту Хулию, он снова засел за книги, а свободное от занятий время проводил в лазарете или у постели капитана Тьяго, усердно борясь с недугом старика.

Характер у больного стал невыносимым; особенно когда доза опиума оказывалась недостаточной. Басилио постепенно ее уменьшал, и тогда на капитана Тьяго находили приступы ярости, он осыпал юношу бранью, попрекал, оскорблял. Басилио сносил все с кротостью, черпая силы в сознании, что платит добром старику, которому стольким обязан, и увеличивал дозу только в крайности. Добившись своего, этот загубленный опиумом человек приходил в отличное настроение, со слезами вспоминал, сколько услуг оказал ему Басилио, как хорошо управляет его имениями, и намекал, что сделает юношу своим наследником. Басилио печально усмехался, он думал о том, что в этом мире потворство пороку вознаграждается куда щедрей, чем выполнение долга. Нередко у него появлялось желание предоставить недугу идти своим чередом не лучше ли, чтобы его благодетель сошел в могилу по пути, усыпанному цветами, окруженный приятными видениями, чем пытаться продлить жизнь больного, подвергая его страданиям.

- Я глупец! - повторял себе Басилио. - Чернь невежественна, так пусть же расплачивается...

Но, вспомнив о Хулии, о будущем, которое его ожидает, он отгонял эти мысли - он хотел прожить жизнь, не запятнав совесть, а потому неукоснительно выполнял медицинские предписания.