Флибустьеры

Изо всех сил напрягая слух, он пытался уловить непристойности, о которых столько кричали суровые блюстители нравственности его отечества.

Сандоваль, считавший себя знатоком по части французского языка, вызвался переводить. Знал-то он не больше, чем Тадео, но его выручало напечатанное в газетах либретто, остальное дополняла фантазия.

- Да, да, - сказал он, - сейчас начнется канкан, и Гертруда будет танцевать.

Макараиг и Пексон приготовились смотреть, заранее ухмыляясь, а Исагани отвел глаза от сцены - ему было стыдно, что Паулита увидит этот срам, и он решил завтра же вызвать Хуаыито Пелаэса на дуэль.

Но ожидания наших друзей не оправдались. Появилась восхитительная Серполетта в таком же колпаке, как и прочие, подбоченилась и задорно пропела, как будто обращаясь к сплетницам: "Hein! Qui parle de Serpolette?"[Эй! Кто здесь говорит о Серполетте? (франц.)]

Кто-то захлопал, а вслед за ним - вся публика в партере. Серполетта, не меняя воинственной позы, посмотрела на того, кто захлопал первым, и наградила его улыбкой, обнажив два ряда белых зубок, напоминавших жемчужное ожерелье в футляре красного бархата. Тадео обернулся в направлении ее взгляда и увидел господина с фальшивыми усами и длинным носом.

- Черт побери! Да ведь это наш Иренейчик!

- Конечно, он, - подтвердил Сандоваль. - Я видел, он в уборной разговаривал с актрисами.

Отец Ирене, который был страстным меломаном и прилично знал французский, пришел в театр - так он говорил всем, кто его узнавал, - по поручению отца Сальви как своего рода агент тайной духовной полиции.

Изучать ножки актрис издали казалось этому добросовестному критику недостаточным, и, смешавшись с толпой поклонников и щеголей, он проник в уборную; там шептались и переговаривались на вымученном французском языке, некоем лавочном жаргоне, вполне понятном для продавшиц, если им кажется, что посетитель готов щедро заплатить.

С Серполеттой любезничали два бравых офицера, моряк и адвокат, как вдруг она заметила отца Ирене, который кружил по комнате и совал во все углы и щели кончик своего длинного носа, словно вынюхивал театральные секреты.

Серполетта прервала болтовню, нахмурила бровки, затем удивленно их подняла и, покинув своих поклонников, с живостью истинной парижанки устремилась к монаху.

- Tiens, tiens, Toutou! Mon lapm! [Вот те на, Туту! Мой кролик! (франц.)] - воскликнула девушка, схватила его за руку и радостно ее затрясла, заливаясь звонким серебристым смехом.

- Chut, chut! [Тс, тс! (франц.)] - попятился отец Ирене.

- Mais, comment! Toi ici, grosse bete! Et moi qui t'croyais... [Но как же это? Ты здесь, мой толстячок? А я-то думала, ты...

(франц.)] - Fais pas d'tapage, Lily! II faut m'respecter! Suis ici l'Pape [Не так громко. Лили! Будь почтительней со мной. Я здесь как римский папа! (франц.)].

С трудом удалось отцу Ирене угомонить резвушку Лили. Она была enschantee [В восторге (франц.)], что встретила в Маниле старого приятеля, который напомнил ей кулисы ГрандОпера. Вот почему отец Ирене, выполняя долг друга и критика заодно, начал первым хлопать Серполетте; она того заслуживала.

А друзья наши между тем все ждали канкана. Пексон не сводил глаз со сцены, но, увы, канкана не было.

Одно время казалось, женщины вот-вот передерутся и вцепятся друг дружке в косы, но вовремя подоспели судейские; а озорные парни, которым, как и нашим студентам, хотелось увидеть кое-что позанятней канкана, подстрекали:

Scit, scit, scit, scit, scit, scit!

Disputez-vous, battez-vous,

Scit, scit, scit, scit, scit, scit,

Nous allons compter les coups!

[Эй, эй, эй, эй, эй, эй!

Ссорьтесь, деритесь,

Эй. эй, эй, эй, эй, эй,

Мы будем считать удары! (франц.)]

Но музыка смолкла, мужчины удалились, а женщины вступили меж собой в разговор, из которого студенты не поняли ни слова, - верно, перемывали чьи-то косточки.

- Точь-в-точь китайцы в панситерии, - шепотом заметил Пексон.

- А как же канкан? - спросил Макараиг.

- Они спорят, где удобней его станцевать, - важно заявил Сандоваль.

- Ну точь-в-точь китайцы в панситерии, - с досадой повторил Пексон.

В эту минуту в одной из двух пустовавших лож появилась дама, сопровождаемая супругом. С царственным величием она презрительно оглядела; зал, словно говоря:

"А я вот пришла позже вас всех, стадо гусынь, провинциалок! А я пришла позже!" Есть ведь такие люди, что, идя в театр, ведут себя точно участники ослиных бегов, - выигрывает тот, кто приходит последним. Мы знаем весьма рассудительных особ, которые скорей взойдут на виселицу, нежели появятся в театре до начала первого действия. Но торжество дамы было недолгим: она заметила пустующую ложу и, нахмурившись, принялась пилить свою дражайшую половину, да так громко, что в зале зашикали:

- Тише! Тише!

- Болваны! Можно подумать, что они понимают поуранцузски! - изрекла дама, обвела горделивым взором публику и уставилась на ложу, где сидел Хуанито, - там, показалось ей, шикали особенно громко.