Флибустьеры (с илл.)

Статья начиналась патетическими возгласами негодования. Близок конец света! Даже звезды, вечные звезды в смятении нарушили бег свой! Затем шло интригующее вступление, полное намеков, умолчаний… Затем самое событие и заключительная часть. Изысканнейшие метафоры и сравнения расцвечивали рассказ о том, как его превосходительство генерал-губернатор опрокинулся навзничь, приняв несколько запоздалое помазание соусом, оросившим его олимпийское чело; как проворно он снова занял вертикальное положение, отчего голова очутилась там, где прежде находились ноги, а ноги — на месте головы. Сколько чувства было в благодарственном гимне провидению, уберегшему от ушибов священные телеса! Статья была написана с таким искусством, что его превосходительство и в перевернутом виде выглядел героем, то есть, говоря словами Виктора Гюго, падая, возвышался. Бен-Саиб — надо отдать должное его таланту журналиста — строчил, вычеркивал, делал вставки, без конца шлифовал слог, дабы все касающееся семерых богов звучало возвышенно, эпически, и, напротив, неизвестный грабитель, «каковой поспешил наказать самого себя, устрашившись содеянного», был награжден самыми низкими, самыми презрительными эпитетами. Поведение отца Ирене, залезшего под стол, объяснялось «его прирожденной, доходящей до безрассудства храбростью, каковую не мог сдержать даже носимый им всю жизнь сан монаха, чье призвание служить богу кротости и миролюбия»; отец Ирене ринулся на преступника и, избрав кратчайший путь, очутился под столом. Попутно Бен-Саиб упомянул о подводных тоннелях, о новом проекте дона Кустодио и напомнил о просвещенности и дальних путешествиях почтенного монаха. Обморок отца Сальви был вызван чрезмерной скорбью, объявшей добродетельного францисканца при мысли о том, сколь мало пользы извлекают индейцы из его поучительных проповедей. Оцепенение прочих гостей, сидевших за столом, в их числе графини, которая «оперлась» (вернее, свалилась) на отца Сальви, было гордым спокойствием героев, по сравнению с которыми римские сенаторы, застигнутые нашествием галлов, вели себя как изнеженные девицы, падающие в обморок при виде таракана. Затем, для контраста, портрет грабителя: страх, безумие, смятение, взгляд исподлобья, искаженные черты и — свидетельство духовного превосходства высшей расы благоговейный ужас, поразивший дерзкого разбойника, когда он узрел столь высокое собрание! Тут, само собой, напрашивалось отступление, страстная речь, бичующая порчу нравов, из коей следовал вывод о необходимости учредить постоянный военно-полевой суд, а также «объявить чрезвычайное положение сверх уже объявленного осадного, ввести особое, более строгое и действенное законодательство, ибо со всех точек зрения необходимо как можно скорее показать всем смутьянам и преступникам, что у правительства не только есть сердце, исполненное великодушия и отеческой любви к людям смиренным и уважающим закон, но есть также твердая, могучая, неумолимая, беспощадная длань, которая карает всех, кто согрешает против закона и колеблет священные устои отечества! Да, господа, этого требует не только безопасность наших островов, не только благо всего человечества, но также слава Испании, честь испанской нации, престиж иберийской расы, ибо прежде всего мы испанцы, и стяг Испании» и т. д. и т. д.

Заключалась статья трогательным прощанием:

«Иди же спокойно, храбрый воин, ты, что опытной рукой направлял судьбы страны сей в столь смутные времена! Иди спокойно наслаждаться целебным воздухом Мансанареса![187] Мы же останемся здесь, как верные стражи; будем чтить твою память и с восхищением обращаться мыслью к мудрому твоему правлению. Мы клянемся, что отомстим гнусному негодяю, дерзнувшему нарушить твое великолепное пиршество, верь, мы отыщем злодея даже на дне морском! Страна сия навек сохранит драгоценное воспоминание о твоей мудрости, доброте и отваге».

Еще до рассвета, как только статья была закончена, Бен-Саиб послал ее в редакцию — он ведь уже получил одобрение цензора. После этого он уснул, подобно Наполеону, составившему план сражения при Иене[188].

Утром его разбудил посыльный, который принес обратно статью и записку от редактора: его превосходительство строго-настрого запретил оглашать событие и приказал опровергать все слухи и комментарии как безосновательные вымыслы, преувеличения и досужие сплетни.