Флибустьеры

— Спокойней, спокойней, господа! — сказал Сандоваль. — Я не поклонник монахов, мои либеральные взгляды известны всем, но — кесарево кесарю! Школу искусств и ремесел я буду горячо защищать и приветствовать, как первый проблеск зари, которая занимается над этим благословенным островом; Школу искусств и ремесел, повторяю, взяли в свое ведение монахи с тем, чтобы…

— Собака на сене! — снова перебил оратора Пексон.

— Да послушайте, черт возьми! — воскликнул Сандоваль, возмущенный тем, что его перебивают и не дают закончить периода. — Пока нам не сообщили ничего дурного, не будем пессимистами, отбросим все пристрастия и сомнения в доброй воле правительства…

И Сандоваль произнес несколько пышных фраз в похвалу правительству и его благим намерениям; тут уж Пексон не осмелился его перебивать.

— Испанское правительство, — сказал между прочим Сандоваль, — дает вам все, ни в чем вам не отказывает! У нас в Испании был абсолютизм, и у вас был абсолютизм, у нас монахи понастроили множество монастырей, и у вас монастыри занимают треть Манилы; в Испании карают гарротой, и у вас гаррота — орудие смертной казни; мы католики, и вас сделали католиками; мы были схоластами, и в ваших аудиториях царит схоластика… Словом, господа, мы плачем, когда плачете вы, и страдаем, когда вы страдаете. У нас те же алтари, тот же суд, те же кары, а посему будет лишь справедливо, если мы дадим вам также наши права и наши радости.

Никто его не перебивал, и Сандоваль, все больше и больше воодушевляясь, заговорил о будущем Филиппин.

— Как я уже сказал, господа, заря занимается; Испания распахнула врата прогресса для любезных ее сердцу Филиппин, времена изменились, и я убежден, что для нас делают гораздо больше, чем мы предполагаем. Вы говорите, правительство наше колеблется, оно безвольно — так ободрим же его нашим доверием, покажем, что мы на него надеемся, напомним ему нашим поведением — если оно вдруг об этом забудет, — что мы верим в его добрые намерения и в его готовность руководствоваться лишь справедливостью и заботой о благе всех своих подданных. О нет, господа, — рассуждал Сандоваль все более патетическим тоном, — мы не должны допускать и мысли, что в этом вопросе генерал обратился за советом к кругам, нам враждебным. Вы все время ведете себя честно, искренне, решительно, бесстрашно; вы обращаетесь к правительству прямо и чистосердечно; ваши доводы убедительны в высшей степени; ваша цель — облегчить труд преподавателя: ведь в его руки поступают сразу сотни студентов, которые почти не знают испанского языка. И если до сих пор ваша просьба не исполнена, то, я полагаю, причина тут в чрезмерном обилии скопившихся материалов по этому делу. Но я предсказываю: кампания выиграна, и Макараиг созвал нас, чтобы возвестить о победе; завтра весь народ будет с благодарностью повторять ваши имена и кто знает, господа, — возможно, правительство даже наградит вас орденами за ваши заслуги перед отечеством!

Раздались громкие рукоплескания: все уже поверили в победу, а многие и в орден.

— Помните, господа, — вставил Хуанито, — я был одним из первых основателей!

Только пессимист Пексон не разделял общего энтузиазма.

— Как бы не нацепили нам ордена на щиколотки! — проворчал он, но, к счастью для Пелаэса, эти слова потонули в шуме. Когда все немного успокоились, Пексон опять стал возражать оратору:

— Все это прекрасно, но… А вдруг губернатор, несмотря ни на что, откажет нам? Подумает, посоветуется и откажет?

Энтузиастов как холодной водой окатили. Все посмотрели на Сандоваля, тот слегка смешался.

— Тогда… — начал он несколько неуверенно.

— Что тогда?

— О, тогда, — задорно воскликнул Сандоваль, еще разгоряченный успехом, — тогда мы будем знать, что правительство, которое на каждом углу кричит о необходимости дать вам образование, в действительности идет на все, чтобы помешать этому, когда его вынуждают перейти к делам. Но и тут, господа, ваши усилия не пропадут втуне, вы добьетесь того, что не удавалось еще никому, — заставите правительство снять маску и бросить вам перчатку.

— Браво, браво! — в восторге закричали одни.

— Молодчина Сандоваль! Как здорово сказал он про перчатку! — подхватили другие.

— Ну, хорошо, бросить перчатку! — презрительно повторил Пексон. — А дальше что?

Сандоваль на миг опешил, но со свойственной его нации живостью и ораторским пылом быстро нашелся.

— Дальше? — переспросил он. — Дальше вот что: если никто из вас, филиппинцев, не осмелится поднять эту перчатку, тогда ее подниму я, Сандоваль, от имени Испании, ибо подобная политика противоречила бы добрым чувствам, которые Испания всегда питала к своим провинциям. И тот, кто решится столь подло злоупотреблять доверенным ему постом и неограниченной властью, пусть не надеется ни на покровительство своей отчизны, ни на поддержку ее граждан!