Флирт

Анцелла пожелала обеим спокойной ночи и, поклонившись, вышла из спальни. Однако ей показалось, что это не имело никакого значения: осталась она или ушла — княгиня полностью была во власти собственных мыслей.

Лежа в темноте, Анцелла вдруг поймала себя на том, что шепотом повторяет услышанное от княгини. Она была настолько потрясена ее словами, что не могла даже связно мыслить. Я, видимо, ошиблась, думала Анцелла, должно быть, плохо ее поняла. Невозможно, чтобы это было правдой. Ее сиятельство, конечно же, не могла сказать всерьез, будто преднамеренно убила невесту своего сына и танцовщицу, которой он был увлечен. Это скорее всего не более чем метафора. А возможно, княгиня, будучи слегка не в себе, вообразила, что имеет к их смерти какое-то отношение.

Но в ту же секунду Анцелла вспомнила, что то же говорил об этих женщинах капитан Садли, когда она случайно подслушала их разговор с маркизой. Или и тогда она просто ослышалась? А может быть, Садли не без умысла превратно истолковал те обстоятельства, при которых они расстались с жизнью?

Но, как бы отвергая эти аргументы, в ее памяти вновь прозвучал голос доктора Гровза, говорившего о том, насколько фанатична и властолюбива княгиня, насколько она подвержена ревности, проявлявшейся сначала по отношению к мужу, а позже — к сыну.

— Это не может быть правдой… не может, — прошептала в темноте Анцелла, но тут же вспомнила Бориса и содрогнулась. Да, это Борис исполнил приказы своей госпожи, именно он в ответе за смерть русской девушки, которая якобы утонула; наверняка он вытолкнул в окно и балерину.

Внезапно Анцелла вспомнила князя и, как море, которое успокаивается после шторма, почувствовала, что наконец справилась со своим внутренним возбуждением. Ее охватило совершенно иное чувство.

Она была уверена: если дело зашло так далеко, если было совершено преступление, то князь Владимир в этом участия не принимал. Даже подтверди он лично свою причастность к убийствам, она все равно отрицала бы его вину, несмотря на любые собранные против него улики. Более того, она не сомневалась, что князь Владимир совершенно иной человек, чем о нем судят.

Хотя слухи и утверждали, что он — обольститель, богатый русский аристократ, ищущий лишь развлечений, для нее он был совершенно иным человеком — тем, кому она доверила бы не только собственную жизнь, но и душу. Когда он поцеловал ее, она знала, что охватившее их в этот миг пламя было не чем иным, как божественным жаром. Она ощутила, как ее вновь увлекает таинственная бездна; по телу пробежала дрожь, но теперь не от страха или омерзения, а от изумления и благодарности, шедших из глубины ее сердца.

Я люблю его, произнесла она мысленно, и ей почудилось, будто эти слова звучно повторяются в темноте, заполнившей ее небольшую спальню. Люблю его! Люблю!

Ей казалось, что над ними опять сияют звезды и он уносит ее на самое небо, а запах цветов и звуки музыки неразрывно связаны с их любовью.

Они знали друг друга совсем мало, но сейчас Анцелле представлялось, что она мечтала о нем всю жизнь, что он был ее неотъемлемой частью, потому они и поняли друг друга сразу же, в первые минуты знакомства. Осознание этого пришло уже тогда, на вершине Эзы, когда он говорил о своей любви. Но она боялась подчиниться зову сердца.

Она понимала, что чувство охватывает ее, как морской прилив, и что она обязана приложить значительное усилие, дабы остаться самой собой, но после того, как князь поцеловал ее, примирилась с неизбежностью.

Она принадлежала ему, он — ей.

Анцелла закрыла глаза, вновь ощутив прикосновение его уст, убежденная в том, что сейчас уже ничто не имеет значения, кроме того, что она принадлежит ему и что он любит ее. Когда он сказал ей об этом там, на вершине, откуда они смотрели на море, это казалось абсолютно неправдоподобным. Ведь до этого мгновения они едва обменялись несколькими фразами.

Однако теперь Анцелла знала, что князь был прав: с той секунды, как их глаза встретились в казино и оба они почувствовали странное потрясение, они стали принадлежать вечности. Все остальное уже не имело значения. Давешнее бормотание княгини постепенно перестало тревожить Анцеллу, и она в конце концов уснула с улыбкой на устах.

Ей снилось, что князь сжимает ее в объятиях и что ее голова покоится у него на плече…

Однако утром страх, вызванный словами княгини, вернулся, и Анцелла, одеваясь, раздумывала, правильно ли поступит, если пошлет за доктором Гровзом.

Она вздрогнула от одной лишь мысли, что могла бы повторить услышанное от княгини кому-либо другому, а тем более чужому человеку, пускай даже доктору. Она знала, что ничего не скажет и князю, что у нее на это просто не хватит сил.

Подозревал ли он что-нибудь? Представлял ли, что произошло с женщинами, которых он любил?

Анцелла внезапно выпрямилась. Она могла присягнуть: то, что сказала ее сиятельство, было правдой; однако, с другой стороны, была убеждена, что это всего лишь ее воображение: когда случились эти две трагедии, княгиня наверняка на радостях поспешила поверить в то, что имела к ним непосредственное отношение.