Флорентийские маски

Коломбина сделала протестующий жест и изобразила на лице недовольное выражение. Судя по всему, она была несколько разочарована тем, что Пол не стал упоминать об их странной встрече в параллельной реальности. Англичанин оказался нелегкой добычей, и к тому же он был слишком стар для того, чтобы сдаться под натиском нахлынувших воспоминаний.

– Ну хорошо, – осторожно спросила Коломбина, – что я могу для вас сделать? Я ведь уже сказала: я не знаю, где профессор Канали, а с Марком и вовсе не знакома, хотя Федерико много раз упоминал его по разным поводам.

Пол, спокойный как овощ, позволил себе очередной выпад и спросил напрямик:

– Я хочу, чтобы вы сказали мне, где я могу найти мексиканца. По моему глубокому убеждению, вы единственный человек, способный объяснить все эти загадочные исчезновения.

Коломбина возвела глаза к потолку зала, словно ожидала какой-то подсказки или даже прямого указания оттуда – сверху. Пол внимательно следил за ней.

– Антонио ездил с нами на кладбище. Больше я его не видела.

Андреа замолчала и отвернулась, надеясь, что Полу все это наскучит и он уйдет. Но поняв, что он готов сидеть в своем кресле и дальше, невзирая на неловкость повисшего в зале молчания, она встала, вышла за дверь и вскоре вернулась уже вместе с отцом.

– Друг мой, мы рассказали вам все, что нам известно. Больше нам сказать нечего. Если Антонио нет здесь, во Флоренции, скорее всего можно предположить, что он вернулся в Мексику. Насколько я знаю, страна эта большая, а ее столица – и вовсе гигантский город. Потеряться там или спрятаться от тех, кто тебя ищет, – проще простого.

Заявление старого де Лукки прозвучало как приговор. Пол вдруг обратил внимание на небольшие декоративные скульптуры, занимавшие почетное место на полках стеллажей, лишь наполовину занятых книгами. Эти фигурки изображали персонажей традиционной «Комедии», среди которых выделялся худощавый, на редкость наглого вида Арлекин, невероятно похожий на Винченцо.

Радушие и гостеприимство в один миг, без всяких интерлюдий, сменились холодностью, граничащей с хамством. Лицо старика стало подчеркнуто мрачным, в глазах засверкала откровенная неприязнь к гостю. Желание поскорее избавиться от непрошеного посетителя просто физически ощутимо исходило как от отца, так и от дочери. Англичанин же, к их удивлению, ничуть не испугался и даже не смутился. Более того, он позволил себе замечание, в котором почти в открытую прозвучали ноты угрозы:

– Я проделал долгий путь не для того, чтобы уйти, не получив ответа на свои вопросы. Не стану больше утомлять вас своим присутствием, но уверяю: так легко я не сдамся.

– Синьор, – с трудом сохраняя подобие формальной вежливости, произнес актер, указывая на дверь, – наша беседа окончена.

Оставшись наедине с дочерью, Винченцо обратился к ней так же сухо и сурово, как только что говорил с Полом:

– Все, хватит. Мы больше не должны скитаться как бродяги. Пора с этим покончить. Череп снова находится в Италии, покидать которую ему и не следовало ни при каких обстоятельствах. Наш дуче покоится в часовне и готовится повести за собой новую армию. Голова и тело должны в очередной раз воссоединиться.

Коломбина выслушала отца и молча, кивком головы выразила свое согласие.

Европа, судя по всему, оказалась во власти эпидемии опасной болезни, последствия которой Пол имел возможность наблюдать в странностях поведения многих окружающих. Кроме того, он даже использовал результаты своих наблюдений, чтобы, как и подобает ученому, сделать из них надлежащие выводы и построить новую гипотезу. Если бы Марк не утонул, Пол никогда не заинтересовался бы обстоятельствами одной неудачной тренировочной высадки военного десанта, ставшей крушением судеб множества ныне забытых людей.

Нормандия была не местом вторжения, а свидетельством падения и разложения. Почему эта война была выиграна силой оружия, а не стала полем битвы великих идей за умы людей и народов? Попытки придать бойне идеологическую окраску были похоронены навеки под горами трупов. Европейский континент упустил не одну возможность стать оплотом свободы, отказавшись раз и навсегда от всего, что не вписывалось в жесткие рамки рационализма. Гигантская тень анонимного, безликого избирателя нависла над всеми прогрессивными идеями, решение судеб стран и народов было доверено серости. Интеллектуальные элиты оказались повержены под нажимом мнений и требований, высказываемых его величеством большинством, представленным всеобщей посредственностью. Конфедерации, союзы, основанные на взаимном согласии, – все это требовало жертв. Первой из них стала стертая историческая память.