Флоузы

— За что будем пить в этот раз? — спросила Джессика.

Тост предложил мистер Додд.

— За самого Дьявола, — сказал он.

— За Дьявола? — удивилась Джессика. — Почему за Дьявола?

— А потому, дорогуша, — ответил мистер Додд. — Сразу видно, что вы не читали старину Робби Бернса. Знаете его поэму «И пусть акцизник убирается к Дьяволу»?

— В таком случае, за Дьявола, — поддержал Локхарт, и все выпили.

Потом Додд играл на своей волынке и пел, а остальные танцевали при свете пламени очага. Потом они снова выпили и опять танцевали, и опять, и опять — пока не почувствовали, что больше не могут. Тогда все расселись за длинным столом, а Джессика сделала им яичницу с ветчиной. Когда все кончили есть, Локхарт встал и сказал Додду, чтобы тот привез старика.

— Мы его обидим, если не пригласим по такому случаю в нашу компанию, — заявил Локхарт. Балстрод и Мэгрю, слишком много выпившие, чтобы ввязываться в спор, согласно кивнули. — Если бы он мог видеть, как удирали эти негодники, он бы порадовался, — продолжал Локхарт. — Такой юмор был вполне в его вкусе.

Когда над Флоузовскими болотами занималась заря, Додд широко распахнул ворота башни и в нее, сидя на инвалидной коляске, въехал сам старый Флоуз и занял привычное место в торце стола. Додд закрыл ворота и передал Локхарту пульт дистанционного управления. Тот нажал на кнопку, и комнату наполнил голос старого Флоуза. Локхарт на досуге возился с записями, редактировал их, составлял из разных кусков новые монологи. Одну из сделанных таким образом речей и произносил сейчас старый Флоуз.

— Давайте поспорим, друзья мои, как спорили мы раньше. До того, как эта, с косой, прибрала меня. Надеюсь, вы готовы к спору. Я готов.

Балстроду и доктору Мэгрю было трудно ответить на этот вопрос. Оба они были уже достаточно пьяны. А кроме того, события в последнее время развивались с такой быстротой, что у них как-то стерлось в памяти стремление старого Флоуза по любым вопросам иметь собственную точку зрения — и даже тогда, когда он уже превратился в чучело. Потеряв дар речи, они смотрели во все глаза на неожиданно возникшую фигуру, одним своим видом как будто призывавшую — помни о смерти! Локхарт решил, что их молчание объясняется еще не до конца прошедшей глухотой после ночного боя, и потому прибавил громкости. Голос старого Флоуза, казалось, заполнил собой весь зал.

— Меня не поколеблют никакие ваши доводы, Мэгрю, — завопил старик. — Я никогда не соглашусь, что окружение или общественные условия могут изменить характер человека или народа. Мы всегда останемся тем, что мы есть, что ниспослано нам судьбой при рождении, что сформировалось на протяжении очень и очень многих поколений. Каждый из нас сочетает в себе ту наследственность, что заложена генетически всеми поколениями его предков, и некоторые способности практического приспособления к жизни. То и другое тесно переплетено друг с другом. Мы делаем сегодня то, что когда-то было заложено в нас. Это универсальный закон. Из химических процессов складываются клетки, а из клеток — весь человек в целом. И в результате англичанин остается англичанином, он отличается от других, хотя прошли века и сменились многие поколения англичан. Как, мистер Балстрод, согласны вы, сэр, с этим или нет?

Балстрод молча кивнул. Говорить у него не было сил.

— Однако, — продолжал старый Флоуз с мощностью по десять ватт на канал, — есть любопытный парадокс. Англичане, жившие в разные века, — несомненно, англичане, но между собой они разнятся. Есть какая-то странная, труднообъяснимая, но постоянная непостоянность, которая сохраняет народ как целое, но в то же время делает всех людей различными между собой по точкам зрения и поведению. Во времена Кромвеля такой водораздел проходил через религиозное противостояние и враждебность. Столетием позже нас разделяли борьба за создание империи и отношение к потере Америки. Религиозные же противоречия ушли, отступив перед коперниковским пониманием картины Вселенной и перед новомодными французскими энциклопедистами.