Фокусник из Люблина

Все же Яша повернул назад. Боль в ноге притупилась. Пускай ломается, пускай горит, пускай уже будет абсцесс! Он дошел до Смочи, пошел дальше. И вдруг возник этот дом. Все на месте: двор, ворота, забор, парадное. Тронул ворота, они отворились, и там сразу же обнаружилась лестница, которая вела в квартиру к сестре Германа. Хозяева были дома: сквозь занавески пробивался свет. Да, видно, судьбе пока не угодно, чтобы он умер! Неудобно входить без приглашения, с хромой ногой и такому растрепанному, небритому, неопрятному. Он сам себя уговаривал, подбадривал: ничего, в конце концов, и не такое бывает. Не выгонят же меня. А если и так, Зевтл уйдет со мной. Она меня любит… Свет, пробивающийся сквозь тьму, возвращал Яшу к жизни. Что-нибудь сделают с моей ногой, продолжал рассуждать он, может, еще можно ее спасти. Подумал, не вызвать ли Зевтл, чтобы подготовить их. Решил, что это все же глупо. Подымаясь по ступенькам, ковыляя и волоча ногу, Яша подымал столько шума, будто заранее решил предупредить о своем приходе. Уже заготовил первую фразу: «Вот вам нежданный гость!»… Но странная вещь. Внутри квартиры, видимо, были чем-то слишком поглощены, чтобы вообще обращать внимание на то, что происходит снаружи. Да, все приходится испытать, утешал себя Яша. Что там выгравировано на золотом кольце? «Все проходит». Он легонько постучал. Никакого ответа. Они, видно, в другой комнате. Постучал сильнее. Не слышно, чтобы кто-нибудь шел открывать. Постоял еще: смущаясь, покорно, готовый спрятать в карман все свое самолюбие. Пусть… Это мне дается во искупление грехов — так утешал его голос, идущий изнутри. Постучал еще три раза, очень громко, но опять никто не вышел. Яша ждал и прислушивался. Заснули они там, что ли? Повернул ручку, дверь отворилась. В кухне горела лампа. На железной кровати лежала Зевтл, а рядом Герман. Герман похрапывал — звучно, глубоко. Все внутренние голоса замолкли. Яша постоял, уставившись, потом отошел в сторону — в страхе, что кто-нибудь из двоих откроет глаза. Теперь им овладел стыд, какого он никогда не испытывал прежде, — стыд не за них: за себя, за унижение — унижение человека, которого, несмотря на всю его умудренность, на его жизненный опыт, оставили в дураках.

После он никак не мог сообразить, сколько же он простоял так. Минуту? Несколько минут? Зевтл лежала лицом к стене, со спутанными волосами, обнаженной грудью, будто совершенно раздавленная огромным брюхом Германа. А Герман был не совсем раздет — что-то вроде исподней рубахи, только заграничного производства, на нем было. Пожалуй, самое замечательное во всем этом зрелище — как хрупкая на вид кровать выдерживает эдакую тяжесть. Безжизненные, неподвижные лица. Если бы Герман не храпел, можно было бы предположить, что их убили. Две потрепанные фигуры, пара истрепанных рваных кукол лежит под одеялом. А где же сестра? И почему они оставили лампу?.. Яша удивлялся. И удивлялся, почему это он удивляется. Им овладело бессилие, горечь, опустошенность. Не то, что он испытал, когда обнаружил, что Магда мертва. Уже дважды за сегодняшний день раскрывалось перед ним такое, о чем лучше бы не знать. Он смотрел в лицо смерти и в лицо распутству и увидел, что все — одно. Даже стоя здесь и тараща на все это глаза, сознавал: с ним что-то происходит, какое-то превращение, трансформация, никогда ему уже не быть тем Яшей, каким был прежде. Последние двадцать четыре часа не похожи ни на один из предыдущих дней его жизни, не сравнятся со всем его прежним жизненным опытом. Это накладывает на него печать. Он увидел руку Бога. Приблизился к концу пути.

Эпилог

1

Прошло три года. У Эстер в передней комнате стоял гомон: она, а с ней две ее помощницы клали последние стежки на подвенечное платье. Платье было столь пышным, а шлейф — такой длинный, что оно занимало весь рабочий стол у Эстер, а девушки — те суетились, как гномы, делающие доспехи для великана. Одна сметывала, другая стучала на машинке, а Эстер управлялась с утюгом, то и дело пробуя его пальцем. И все время брызгала водой из кружки на то место, которое собиралась прогладить. Эстер даже в жару не потела, так она была устроена, но сейчас у нее от напряжения выступили на лбу капельки пота. Что может быть хуже, чем прожечь дыру на свадебном платье? Одна подпалина — и вся работа насмарку! Ее черные, как вишни, глаза глядят внимательно. Маленькая ручка, узкое запястье — несмотря на это, она крепко держала утюг. Нельзя прожечь дырку!