Фол последней надежды

— Можно я приеду? Хотя бы на пять минут. Просто поговорить.

— Конечно, — смотрю на Стефаню и точно знаю, что она не будет против, — адрес помнишь?

— Да.

Он отключается, и я растерянно смотрю на телефон в своей руке.

— У нас будут гости? — интересуется Стефа, откинувшись на спинку стула и выпуская в потолок ананасовый дым.

— Похоже на то.

Глава 58

Ваня

Домой захожу с ощущением, что я нашкодивший щенок. Разгрыз тапок, спрятал под диван и теперь гадаю, нашли его или еще нет. Скидываю кроссы и иду сразу к отцу на кухню. Откладывать разговор смысла нет. Он сидит за столом в тишине, устремив взгляд за окно.

Я занимаю стул напротив, бросаю рюкзак с вещами на пол. Папа наконец переводит взгляд на меня. Я вопросительно приподнимаю брови, но он молчит. Снимает очки, трет глаза пальцами. Потом несколько раз часто моргает и снова смотрит на меня, как-то устало сощурившись.

— Объяснишь? — спрашивает коротко и двигает ко мне свой телефон.

Там фотографии. Сделаны издалека, но на них прекрасно видно и меня в форме, и Гелю с блондинистым хвостом. Судя по всему, сделаны они сегодня. Кто-то старательно отфоткал начало нашей тренировки, не забыв скинуть отцу и момент поцелуя за каким-то хреном. В груди все резко обрывается, я дышу глубоко и часто, пролистывая кадры. Неужели Зайцева настолько перекрытая, что решила мне так отомстить?

— В рюкзаке форма? — интересуется отец спокойно.

— Да.

— Ты у репетиторов месяц не был. И все ради тренировок с больной ногой?

— Верно.

— Я правильно понимаю, что тебе насрать на собственное будущее?

Я морщусь от непривычного грубого слова. Дома он обычно разговаривает иначе.

— Нет, пап. Ты неправильно понимаешь. Ты вообще меня не понимаешь. Я хочу играть в футбол. Я, блин, знаю, что могу!

— Что ты можешь? — в ответ он тоже повышает голос. — Быть звездой в задрипанной команде? Ты понятия не имеешь, что такое настоящий футбол! Ты не знаешь, с чем тебе придется столкнуться! Я последний раз тебе говорю по-хорошему — забудь нахрен этот спорт. Поступи в университет и стань человеком. А не заносчивым зависимым кретином!

— Почему ты решил, что в футболе только такие?

— Ваня, я только такими и занимаюсь. Ты сам пацанов вокруг себя не видишь?

— А ты меня не видишь? — указываю пальцем себе в грудь и смотрю ему в глаза. — Я же твой сын.

— Поэтому я и хочу для тебя нормального будущего.

— Ты меня вообще не слышишь. Для меня футбол — единственный возможный и желанный путь.

— А Геля?

Сжимаю зубы и перевожу дыхание, прежде чем спросить:

— Она тут при чем?

— Думаешь, очень классно быть девчонкой футболиста? Женой?

— У тебя только нечестные ходы остались? — я хмыкаю. — Можешь давить или манипулировать, сколько тебе угодно. Я все равно выйду на следующую игру и сделаю так, что меня подпишут. Просто прими это.

Отец с размаха опускает кулак на столешницу и рявкает:

— Никто тебя не подпишет!

— Вадик, — раздается с порога кухни.

Повернувшись, вижу маму. В голосе ее странные интонации, лицо напряжено. Она недоверчиво качает головой. Я настолько на взводе, что совсем не могу понять, что это значит.

Я возвращаюсь взглядом к отцу, который запускает руки в волосы.

Говорю:

— Ты этого не знаешь.

Его губы трогает какая-то холодная неприятная улыбка. И вместе с тем я вижу, что отец сильно злится. В таком состоянии я давно его не видел. Сначала дергается его верхняя губа, затем ноздри.

Он говорит:

— Знаю, Вань. Я это прекрасно знаю. Не было догадок, почему тебя никуда не берут? Почему более посредственные игроки из твоей команды разлетаются кто куда? А ты сидишь. Ты и Богдан Субботин, которому вообще ничего не нужно.

С ответом не нахожусь. Губы как будто склеиваются между собой, произнести что-то в ответ становится физически невозможно. Осознание настигает меня, но пока как-то смутно, мне нужно услышать от него конкретные вещи.

И папа продолжает, указательным пальцем давит в столешницу, акцентируя каждое слово:

— Тебя ни один приличный клуб не возьмет. Потому что никто не хочет последствий для своих игроков. И для своих будущих игроков. Знаешь, что такое влияние?

Разлепляю губы и спрашиваю:

— В смысле?

— Если не дурак, то поймешь.

Я поднимаюсь на ноги, отодвигая стул. Язык едва ворочается, но я все же говорю:

— Сними свое вето.

Он качает головой:

— Сдохну скорее.

Бешенство накрывает меня с головой, по одному отключая все органы чувств. Я глохну, слепну и теряю ориентацию в пространстве.

Кричу, срываясь на неприятный тембр:

— Отмени свой долбанный запрет!

— Я сказал, нет!

— Вадик! — звенит голос мамы.

И я поворачиваюсь к ней:

— Ты знала?!

— Ванюш.

— То, что он мне жизнь ломает, ты знала?!

Мама, прижав руки к груди, отчаянно качает головой. Но я не в состоянии понять, врет она или говорит правду. Внутри все крошится, награждая меня острой болью. Пошатываюсь, потому что в это мгновение теряю все свои опоры.

Отталкиваясь от стола, я выхожу из кухни. Иду к выходу, хватаю кроссы и в носках выхожу за дверь.

Слышу, как папа кричит:

— Иван! Вернись, твою мать!