Фомо

На секунду я увидел его лицо. Оно говорило по телефону, опустив голову и пробираясь к метро, но когда наткнулось на меня, поднял взгляд, а затем снова погрузился во тьму. Но через несколько секунд все опять озарилось. Я увидел перед собой толпу – все, как один, смотрели на экраны, не отрываясь. В трубку перестали кричать, а глаза на лице перебегали с одного экрана на другой, не зная, в какой смотреть.

На мгновение где-то сбоку я почувствовал чей-то взгляд, буравящий меня насквозь. Я медленно повернулся и встретился взглядом с псиной, сидевшей на руках у какой-то иссохшей старухи. Псина была лохматая, какая-то вся перекошенная, а ее язык безвольно свисал из пасти.

Я медленно перевел взгляд. На экране появилась картинка. Будто бы кто-то включил камеру, но закрыл ее ладонями. Включился звук. Каким-то басистым хлопком и гудением. Послышались голоса. Сначала неясные, потом отчетливее.

– Готов? – спросил голос за камерой.

– Да, да. Сейчас, подожди.

– Надевай, надевай.

Тихий смех.

– Черт возьми, да помоги же мне.

– О, Господи Боже…

– Что?

Снова все тихо засмеялись, камера чуть затряслась.

– Ну? – спросил голос за камерой.

– Все. Готово. Включена?

– Давно.

– Ну давай, скорее, скорее.

Кто-то упал. Шум и снова смех.

– Так… раз, два…

Камеру затрясло, рука исчезла, и всех ослепил свет. Все подняли руку вверх, заслоняя его. А из света медленно выступал силуэт.

Он сидел на стуле. За ним голубое небо и белоснежные облака. Они как-то странно покачивались. Ходили то туда, то сюда. Этого было почти незаметно.

Он сидел на стуле. От него шел свет. Он излучал свет своим собственным телом. Его белоснежные одежды огромными складками падали вниз.

Он сидел на стуле. Его белоснежная борода, его глаза, его морщинистый лоб, его мускулистые плечи, его жилистые руки. Его нимб над головой. Его… все, что в нем было – все было свято.

Это был он. Это Бог. И он. Сидит. На стуле.

Он молчал. Только тянул руки и смотрел в камеру. Изредка он отводил взгляд куда-то в сторону. Все это как-то затянулось. Будто бы дед и внук встречаются после долгой разлуки и не могут вспомнить как зовут друг друга, но лезут обниматься, не зная, что сказать и как себя повести.

Камера дернулась.

Бог откашлялся.

– Ну, эта… – сказал он – Приветствую вас, сыны мои и дочеря! – камера задергалась – Дочери! Да… Ээм… Так вот. В сей день… – он посмотрел куда-то вниз – по моим подсчетам, 736 803-й день от рождества христова… В сей день я хотел бы излить свою милость и благодать на вас, возлюбленные – он снова поднял руки и улыбнулся, а потом опять посмотрел вниз.

За его спиной голубое небо продолжало колыхаться. Сбоку, в правом нижнем углу кто-то будто бы тыкал в него с той стороны – как будто бы это было не небо, а полотенце, которое использовали как фон. И кто-то тыкал в него с той стороны. Бог это заметил и немного толкнул эту часть неба ногой.

– Сегодня, дети мои – продолжал он – Я поведаю вам то, чего вы так долго и упорно искали. Сегодня я открою вам то, что следовало бы открыть давным-давно, дабы избежать ненужных смертей и печалей. Да простит меня… Простите меня… – Камера зашаталась – В общем. Это было жестоко, я согласен. Я дал вам разум, я создал вас, но не сказал зачем. Слажал – да. Специально – нет. Я хотел сказать, но все не получалось. Дела, дела… Если бы вы не были такими сраными ублюдками, я бы сказал вам раньше! Я и сейчас не обязан говорить, ясно вам? Спасибо скажете… Короче. Я создал вас, чтобы вы…

Камера зашаталась. Бог посмотрел вниз, развел руками, не понимая, что к чему, и мотая головой. Он не видел, а я видел, в чем дело. И все видели. У него отклеилась борода. Камера жутко тряслась, а потом все снова пропало – ее снова закрыли ладонью.

Снова голос из-за камеры, другие голоса, шум, шорох.

– Что, что, что?

– Да борода, черт возьми! Тише!

– Давай ее сюда. Вот так. Готово?

– Да… ас… а.. три…

Бог все сидел на стуле, придерживая бороду, но делая вид, будто бы поглаживает ее. А там где должно было быть облако, было чье-то лицо. Оно сразу исчезло, но я успел его заметить. Не знаю, чье оно было. Понятия не имею.

– У меня кончается время, нужно бежать, дел невпроворот. Некогда объяснять – Он стал подбирать складки своих белоснежных одежд, пытаясь встать со стула – слушайте внимательно, ничего не пропустите – он наконец встал, подошел ближе к камере, бросил все из рук и схватил ее – Все, что вы должны делать – это бумажные кораблики. Вы. Должны. Делать. Бумажные. Кораблики. Вот в чем смысл вашей жизни. Вашей в частности и всех в принципе. Бумажные кораблики, вы поняли меня? – он стал трясти камеру – Поняли?

– Так, вырубай – сказал кто-то.

И все потухло. Снова тишина и снова шепот. Через минуту зажглись фонари. Все оглядывались, переглядывались, кто-то плакал – от счастья ли, или же от разочарования – не знаю. Я сам не знал что чувствую. Может и вовсе ничего – что еще можно чувствовать после такого? Это просто чья-то глупая шутка…

– Вы его слышали? – выкрикнул кто-то из толпы – Черт возьми, у меня же нет бумаги!

II