Фонарики желаний

Что я вообще сегодня сделал? Я отдал бесплатно, по-моему, всего пять лакомств! А как насчёт кучи денег, которую мы заработали? Той самой, которую я кинул отцу на колени несколько минут назад и получил в ответ только неразборчивое кряхтенье? Не говоря уже о том, что это они выбрасывали мусор так, чтобы показать, что соседи для них такой же мусор, а потом орали на меня, когда я об этом что-то говорил или пытался убраться.

Я чувствую, что не могу от них убежать. Блин, господи Иисусе, их дурацкие махинации преследуют меня повсюду, а из-за того, что они вообще не умеют никому сопереживать, я только что лишился единственного человека, который был для меня важен! Может быть, за пределами этой маленькой общины всё было бы по-другому, но нет же, вот они мы, прямо в сердце общины, и наши доходы зависят от тех самых людей, на которых моей семье просто насрать.

По крайней мере, в отличие от отца Лия́, мой папа немногословен. Но, естественно, именно в этот момент кошка из пословицы, укравшая его язык, решает принести его обратно.

– Хватит крутиться вокруг дочери этого шагуа.

Ты не можешь говорить мне, что делать. Какое у тебя есть на это право? С чего ты вообще, опоздав лет эдак на сотню, вдруг решил стать мне отцом? Если придётся выбирать между ней и тобой, я выберу её. И шагуа – это ты.

Все слова, как обычно, скоропостижно умирают, не добравшись до языка, и отправляются на переполненное кладбище в голове.

Папа и Цзяо смеряют меня взглядами, которые мне особенно не нравятся – словно никак не могут вписать меня в картину семьи. Перекрученный, бесформенный, растоптанный кусочек мозаики – вот что я такое.

Оба они шагуа. Дураки.

Я не чувствую себя таким неприкаянным, когда дома мама. Мы с ней отлично ладим, и она, словно переходник, помогает мне нормально общаться с Цзяо и папой. Но сейчас на моей стороне никого нет. Никто в этой комнате не будет меня защищать. Без мамы я не могу влезть в нужное место мозаики.

– Мне жаль, что тебе пришлось так далеко идти, – говорит кто-то. Говорю я. Потому что я Позорник Кай, трус, который если что-то и выпаливает, то такие слова, от которых больно самому.

Отец кивает, довольный моим извинением, и уходит из комнаты первым. Левый уголок рта Цзяо приподнимается в самодовольной ухмылке, он хлопает – слишком сильно – меня по спине и бежит за отцом.

Я остаюсь один. И не могу не думать, что это они виноваты – меня осуждают за то, что делают они. И как же несправедливо, что отец Лия́ не может раскрыть глаза и понять, что в день, когда я родился, случился внезапный ураган, и яблочко упало очень далеко от яблони.

Найнай знала. Но Найнай больше нет.

Я иду на кухню и замешиваю тесто, пока у меня не начинают неметь руки – а вслед за ними притупляется и разум.

22. Гудди

Лия́

Между мной и родителями уже и так выросла глухая стена из секретов, но теперь появилось ещё одно препятствие: злость. Ссора после Циси стала последней каплей, и больше я на них даже смотреть не могу.

А ещё я злюсь на себя и жалею, что не поступила иначе. По ночам я грызу себя, обдумывая всё, что должна была сказать, чтобы заступиться за Кая, за себя, за нас.

Но, конечно же, я ни за что бы ничего из этого не сказала. Даже сейчас, несмотря на злость, я всё равно не пишу Каю, боясь, что родители узнают (да, даже не потому, что я не люблю переписываться). Мы изредка замечаем друг друга, потому что магазины стоят по соседству, но я боюсь, что отец увидит, как мы болтаем в переулке или общаемся шарадами через окно. Я и так уже чувствую себя наказанной, ведь у меня больше нет Кая, но я не хочу, чтобы меня поймали – мне нельзя лишаться доступа к магазину. И я также не хочу, чтобы отец наговорил Каю ещё каких-нибудь гадостей.

Или мистеру Цзяну, если уж на то пошло. Отец Кая обычно уделяет пекарне мало внимания, но сегодня я видела его седеющие тёмные волосы через окно. (То, что мы с Каем не общаемся шарадами, совершенно не значит, что я не смотрю в окно, надеясь хоть на секундочку увидеть своего любимого пекаря.) А потом я вижу ещё и высокий, коренастый силуэт Цзяо.

Мне вдруг становится очень тревожно. Они что, наказывают Кая за то, что он раздал слишком много бесплатного товара? Следят за ним? Путаются под ногами и заставляют лезть на стенку? Последнее уж точно. У Кая рутина проработана до мелочей, и не зря, потому что для того, чтобы поддерживать работу пекарни, требуется много сил.

Полки возле моего окна тем утром безупречно чисты и полностью забиты.

Кай тоже держится от меня подальше – и, хотя я поступаю точно так же, у меня всё равно колет сердце, когда он иногда случайно встречается со мной взглядом через окно – и не загадывает шараду. Или не улыбается. Лишь чуть-чуть дёргает подбородком, даже не кивает. Я знаю, что он, скорее всего, боится расстроить моего отца и занят неожиданной компанией, но всё равно чувствую себя ужасно.