Фонарщик

— Графство Монаган, сэр. Я училась в колледже Спаркс-Лейк у сестер Святого Людовика. Француженок, сэр.

— Ага, — сказал Гроувс, как будто так и думал.

— Карл… у Клары… кораллы… украл кораллы…

— Как вас зовут, девушка?

Она мялась, не поднимая глаз.

— Эвелина, — наконец сказала она и вспыхнула. — Эвелина Тодд.

Она помедлила, будто после этого признания ожидала дальнейших вопросов или даже упреков, но, так ничего и не услышав, склонила голову и вышла с виноватым видом, осторожно закрыв за собой дверь.

— А Клара у Карла украла кларнет… украл коллары… у Клары… черт вас всех подери!

Глава 8

Выйдя на утреннее солнце с черного хода (не из своего дома — досуг он проводил с некоторым энтузиазмом), Джеймс Эйнсли, антрепренер, ловелас, благородный вор, набрал в легкие бодрящего воздуха и энергично зашагал по Клайд-лейн к площади Сент-Эндрю, вполне успешно прикрывая свой грех изысканными манерами, безупречным костюмом, великолепно напомаженными усами и, конечно, напоминающей военную походкой, — все это, как и шрамы, у него осталось от дней, проведенных в королевском стрелковом полку.

Нужно сказать, Эйнсли не был человеком, имевшим какую-либо питательную среду для угрызений совести. Ребенком он закалил сердце, мучая мелких животных; в отрочестве дорос до мысленных приставаний к миловидным девушкам; солдатом убивал, находя оправдание в войне, а став предпринимателем, беззастенчиво обирал акционеров. Это была жизнь, полная постоянной лжи и риска, основанная на коварстве и обманутом доверии — и в немалой степени на волчьих инстинктах, всегда помогавших ему ускользать от назойливых кредиторов, — но в этой жизни было столько опасностей, азарта и насущной необходимости выжить при помощи острого ума, что он и помыслить не мог о другом существовании — даже сейчас, вынужденно перебиваясь мелкими кражами и пресмыкаясь перед впечатлительными идиотами.

Вокруг свистел ветер, развевая полы пальто, но к метеорологическим условиям он был восприимчив не более, чем к голосу совести. Весело напевая военный марш, из тех, что ему некогда ревели трубы, он прошел по мосту Уэверли и поднялся по Кокбёрн-стрит, не заходя в свои роскошные апартаменты, где просыпался редко. На пересечении с Хайстрит Эйнсли задержался, чтобы посмотреть на себя в позолоченное зеркало, выставленное в витрине антикварной лавки. Тщательно поправил галстук, снял с отворота пальто частичку сажи, исполнившись решимости выглядеть как можно эффектнее на предстоящей встрече в Каледонской торгово-кредитной ассоциации, в ходе которой намеревался околдовать своим искрящимся шармом несговорчивого финансового директора, тайно, как он предполагал, влюбленного в него.

Предположение Эйнсли питалось не преувеличенным самомнением. Его уверенность, возведенная в культ беспечность, вкус к опасности и кажущееся пренебрежение последствиями — все это помогало ему окружать себя бесчисленными поклонниками всех возрастов, полов и социальных положений. Случалось, когда он важно шел по улице, на него смотрели как на животное из зверинца, на какую-то восхитительную, вставшую в стойку лисицу. Вот и теперь он поймал в зеркале магазина взгляд молодой женщины в квакерском платье, годившейся ему в дочери, — она пристально следила за всеми его движениями с противоположного угла перекрестка. Как всегда, моментально оценив ее, он решил, что у мадам слишком затрапезный вид, недостойный даже мимолетного внимания, и, подхватив трость, возобновил путь.

Пройдя площадь Хантер, он победоносно похлопал себя по карману, в котором лежало достойное приложение к триумфу предыдущего вечера — рубиновый браслет немалой стоимости, извлеченный из обтянутой бархатом шкатулки со дна еле прикрытой шляпной коробки. Почти три часа он терпеливо шарил по шкафам и комодам в поисках чего-то подобного, а покоренная любовница храпела и стонала. Ее храп и стоны пробивались сквозь туман, пропитанный виски — ядом, от которого Эйнсли нашел надежное противоядие, систематически и патриотично потребляя его всю жизнь.

Побежденная — невероятная простушка — была женой торговца каучуком, из-за частых отлучек которого ее преданность несколько поизносилась. Она поглаживала безымянный палец в угловом кабинете «Крипты поэтов» — покосившегося трактира на Вест-порт, известного своим мраком и сомнительной репутацией, — и праздношатающийся Эйнсли сразу же понял, что перед ним женщина, развлекающая себя мыслями об измене.

— Мадам, — сказал он, наклонившись к ней с деланной серьезностью, — может быть, вы видели здесь даму с темно-рыжими волосами? Светло-карие глаза, круглое лицо? Понимаете, мы договорились с ней встретиться за этим столиком. Вы не возражаете, если я присяду к вам и подожду?

Когда ожидание неизбежно затянулось, оказалось, что удобнее всего скрасить его разговором и набирающими темп рюмочками ликера. А когда стало ясно, что щекастая рыжеволосая красавица вряд ли появится, Эйнсли уже не особенно нужно было разыгрывать огорчение.