Фонарщик

— Ты можешь нам помочь? — спросил старик. — Мы тут ищем одну книгу.

Эвелина.

Она пришла в себя и стремглав бросилась на помощь, тут же отбросив все остальное, а Эйнсли как вкопанный остался стоять у почтового ящика, чувствуя, что кровь отливает от лица, как вода из раковины.

Эвелина.

«Или я могу называть тебя Эви?»

Язык у него сворачивался в трубочку и снова разворачивался, как будто на него попала какая-то едкая жидкость. Он почувствовал, что кожа на лице одрябла. Затаив дыхание он смотрел на испуганное маленькое существо — сейчас она была намного старше, чем когда он прижимал ее к своему сильно бьющемуся сердцу, — пока не уверился: ошибки не было.

Его уверяли, что она умерла.

Но она была жива, снова в Эдинбурге… В голове у него роились и сливались в один ряд ужасные воспоминания, избавиться от которых было невозможно. И вдруг назначенная встреча, браслет, его планы на оставшуюся жизнь — все утратило значение. Обретя способность двигаться, он развернулся и без промедления направился к себе на квартиру, на ходу прикидывая, что возьмет с собой, а что оставит.

Глава 9

Эдинбург — город углов и пропастей; его Старый город — средневековый муравейник с крутыми извилистыми улочками, ныряющими лестницами и прилепившимися к отвесным склонам домами. Это еще и единственный в своем роде город тайных подземных ходов и перекрытых улиц. Даже парадный парк на Принцевой улице частично разбит на дне высохшего озера Нор, некогда гнилой сточной яме, полной разлагающейся мерзости и плавающих трупов, откуда часто поднимались светящиеся газы. А на восточной оконечности бывшего озера, погребенный в провале между рынками, павильонами и гигантскими железнодорожными гостиницами, стоит вокзал Уэверли, по пологой дорожке для экипажей которого, мимо полицейского заграждения, в царство ночных кошмаров в пятницу, в одиннадцать часов вечера, спускался инспектор Гроувс.

Он тут же окунулся в зловоние паники, пота, сажи, блевотины, лошадиного навоза и смерти. По счастью, вокзал не был переполнен, здесь находились только работники железной дороги, железнодорожная полиция, кебмены и кое-какие зеваки с расширенными глазами, задержавшиеся здесь, чтобы насладиться ужасом. Прингл стоял внизу вместе с сотрудником железной дороги восточного побережья, готовый проводить инспектора к узкой лондонской платформе. Внизу, под шатким мостиком, лежала свернувшая себе шею гнедая лошадь с еще не отцепленным кебом. Кеб завалился на бок, повсюду валялись чемоданы и саквояжи. Дуговые лампы компании «Кромптон», свисающие с верхних перекрестных балок, ярко освещали одинокую человеческую фигуру в роскошном меховом пальто из голубого бобра и без шляпы, распростертую поперек платформы в луже блестящей крови.

— Имя? — коротко спросил Гроувс.

Его вытащили из постели, лишь только он коснулся головой подушки после еще одного тяжелого и бесплодного дня.

— Джеймс Эйнсли, — ответил Прингл. — Если верить кебмену, который привез его сюда.

— Эйнсли… — Имя показалось знакомым. — Артист?

— Именно так, сэр. Антрепренер. Подозрительная личность, как мне кажется.

— Да. — Гроувс кивнул, смутно припоминая, что этот человек пару раз помогал ему при расследовании краж, хотя и никогда не нравился. — Врач смотрел?

— Он сказал, мертв, как Юлий Цезарь, и умер намного быстрей.

— Кого-нибудь задержали?

— Никого, сэр.

Не было никаких доказательств того, что эта смерть связана с двумя другими, но та же страшная жестокость бросалась в глаза. Шею как будто перерезали косой, язык вывалился из зияющего провала рта, а глаза буквально вылезли из орбит. Обычный человек не мог совершить такое убийство в публичном месте и беспрепятственно исчезнуть. Гроувс, конечно, мог бы радоваться — ведь, возможно, прибавился еще один ключ к раскрытию тайны. Но появление нового трупа вызвало новый приступ страха, который начал было проходить в связи с тем, что Восковой Человек держался в стороне, — дело разрасталось и выходило у Гроувса из-под контроля.

— Господи, что у него с лицом? — спросил он, склонившись над телом.

Он имел в виду не раны, а неестественно белый цвет кожи, слишком темные брови и какие-то волоски на лице, будто приклеенные невидимым клеем.

— Судя по всему, он наложил грим, сэр.

— Как артисты?

— Он водился с актерами, сэр. Одним из его друзей был Сет Хогарт.

Гроувс поморщился.

— Так он пытался загримироваться? От преследователей?

— Не могу сказать, сэр. Если и так, то, судя по всему, не помогло.

Гроувс оглянулся на хмурых констеблей, железнодорожных полицейских и затаивших дыхание зевак. Предприимчивые мальчишки развернули на мостике торговлю.

— Прогоните этих чертенят, — резко сказал он. — И накройте тело. Это не… Музей восковых фигур.

На рассвете город накроют новости и в воздухе повиснет шепот. Конечно, прямо пропорционально возрастет его потенциальная слава, но вдруг он понял, что пытаться удержать подробности в каких-то приемлемых рамках так же бесполезно, как и ловить облако кувшином.

— Вы кебмен? — спросил он стоявшего рядом человека в белой фуражке.