Фонтаны на горизонте

Послышался гудок подходящего к базе китобойного судна. Это была «Вега-4». Сквозь туман было видно, как она подвела к борту базы тушу с полосатым серо-белым брюхом.

Захматова вспомнила о Журбе и почти бегом направилась в лазарет. На стук двери Журба медленно повернул голову. Его сейчас было трудно узнать. Большая потеря крови, высокая температура измотали матроса. Глаза стали как будто больше, в них застыла такая боль, что Захматова как можно ласковее спросила:

– Тебе что-нибудь надо, Журба? Сейчас тебя перенесут на китобойное судно, и ты с Северовым пойдешь в Петропавловск. Там тебя скорее поставят на ноги.

Журба молчал. У него не было сил говорить. Только тонкие белые губы матроса беззвучно шевельнулись, и он закрыл глаза.

Дверь бесшумно открылась. В каюту на носках вошел Ли Ти-сян. В руках у него был ярко начищенный красно-медный чайник с многочисленными вмятинами. Из носка поднималась маленькая струйка пара. Ли Ти-сян бегал на камбуз за кипятком. Увидев, что Журба лежит с закрытыми глазами, он с испугом посмотрел на Захматову и зашептал:

– Его сутели... .

– Да, заснул...

– Его моя чай носи... – Ли Ти-сян поставил чайник на стол. Китаец ухаживал за Журбой с необычайным умением и предупредительностью. Он кормил Журбу, брил его, обмывал, менял белье, которое сам же стирал и гладил.

«Хороший и верный друг у Журбы, – думала Захматова, наблюдая за Ли Ти-сяном, который старательно укутывал чайник в кусок войлока, чтобы чай не остыл, когда Журба проснется. – Скучать будет Журба о китайце, да и он о Журба. Однако Ли Ти-сяну невозможно идти в Петропавловск. Разве что проводить Журбу и вернуться. Так Ли Ти-сяну будет легче расстаться с товарищем».

Китаец с радостью встретил сообщение, что он вместе с Северовым повезет Журбу в Петропавловск, но когда узнал, что ему надо вернуться назад, то отрицательно затряс головой:

– Моя там буду живи... Моя Журба бросай не могу... Его моя братка...

Ли Ти-сян говорил с такой горячностью, страстью, что Захматова бросила свою попытку уговорить его. Северов, узнав о желании Ли Ти-сяна, оказался на стороне китайца.

Журбу положили на носилки и осторожно спустили на китобойное судно «Вега-4». За ним, быстро попрощавшись с Захматовой, спустился и Ли Ти-сян. У трапа, где собрались китобои во главе с Микальсеном, Северов предупредил капитан-директора о том, что Елена Васильевна остается вместо него.

– Но она же только врач и женщина?! – Удивлению Микальсена не было предела: у него на базе женщина-комиссар. Он станет посмешищем для китобоев всего мира. Вот уже и сейчас рядовые рабочие и матросы базы, понимающие английский язык, перекидываются шуточками.

Северов твердо, так что его слова зазвучали как приказ, повторил:

– Елена Захматова – советский человек. По условиям концессии я могу оставлять заместителем кого хочу. К тому же Елена Захматова – коммунист!

– О-о-о! – отступил на шаг пораженный Микальсен. Он до сих пор считал, что коммунистами могут быть только мужчины. А тут женщина. В этом было столько загадочного, удивительного и даже почему-то устрашающего, что норвежец больше не возражал.

Северов крепко пожал руку Захматовой:

– Счастливо оставаться, Елена Васильевна. Я не задержусь.

– Счастливого плавания, – коротко ответила она. – Секретарю губкома привет!

Северов спустился на палубу китобойца, и судно сразу же отчалило. Иван Алексеевич помахал Захматовой рукой. У него сжалось сердце, и ему стало тревожно за молодую женщину, которая осталась одна среди чужих людей.

Вскоре базу поглотил туман, и Северов поднялся на мостик к капитану китобойца...

...Проводив взглядом китобойное судно, Елена Васильевна пересмотрела все оставленные Северовым бумаги, записал данные о туше полосатика, что привела «Вега-4». Затем с добычей пришли еще два судна, и Захматова ушла в работу. Она с интересом присматривалась к тому, как разделывали туши, как поднимали на базу жир... Никто ей не мешал, ни о чем не расспрашивал. Только однажды ей пришлось сделать перевязку резчику, который порезал ногу флейшерным ножом.

Захматова с неохотой входила к себе в каюту. Она уже привыкла к тому, что рядом с ней были свои люди, был Журба, нуждавшийся в ее помощи. Сейчас же каюта встречала ее тишиной и казалась пустой, неуютной. Сон не приходил. Его отгоняли мысли о жизни, о прошлых событиях...

Как иногда удивительно складывается жизнь человека. Вот, например, у нее. Были годы борьбы, годы походов, жарких боев, а сейчас одиночество среди множества людей. Она одна среди них, одна на чужом судне в океане... и никому нет до нее дела. Ушел Северов... Елена Васильевна вспомнила фотокарточку его жены и неожиданно почувствовала, что у нее по лицу бегут горячие слезы.

– Дура, плаксивая дура, – выругала себя в темноте Захматова и крепко, до боли, утерла краем простыни глаза, щеки. – Разнюнилась, пожалела себя... Ишь ты, бедненькая, одинокая... Захотелось ласки, участия...