Воздух сегодня был настолько прозрачен, что Калидаса без труда различил монастырь — с такого расстояния обитель казалась наконечником стрелы, заброшенной на самую вершину Шри Канды. Обитель вообще не походила на творение человеческих рук и живо напомнила королю о тех, еще более могучих горах, какие он созерцал в дни юности, когда жил на правах полугостя-полузаложника при дворе Махинды Великого. Исполины, охранявшие империю Махинды, все до одного были увенчаны белоснежными шапками, сложенными из сверкающего прозрачного вещества, для которого не было слова в языке Тапробана. Индусы верили, что это вода, только заколдованная, но Калидаса смеялся над их наивными предрассудками.
От монастырских стен его отделяли сейчас всего три дня пути — день по королевской дороге, через леса и рисовые поля, а потом два дня вверх, по бесконечной извилистой лестнице, по которой ему уже не суждено больше взойти: ведь она ведет к единственному врагу, какого он по-настоящему страшится, к единственному, кого никогда не сумеет победить. Подчас он завидовал паломникам, чьи факелы в сумерках сливались в тонкую огненную нить, вьющуюся по склону. Последний нищий мог встретить рассвет на священной вершине и получить благословение богов, — последний нищий, но не он, властитель всего Тапробана.
' Правда, и у него оставались свои, пусть преходящие, радости. За крепостными валами и рвами сверкали на солнце бассейны, струились фонтаны, манили прохладой Сады наслаждений — недаром он отдал за эти сады все достояние своего королевства. А когда сады надоедали, к его услугам были женщины скал — живые, из плоти и крови, правда, он звал их все реже и реже, и бессмертные, верные ему навсегда, с которыми он делился своими думами, — ведь кроме них он не доверял никому.
Где-то на западе прогремел гром. Калидаса повернулся спиной к священной горе и исходящей от нее угрозе, лицом к смутному предвестью дождя. Муссоны в этом году запаздывали, искусственные озера, питающие сложную ирригационную систему острова, почти пересохли. В такую пору даже отсюда, с утеса, следовало бы видеть, как мерцает вода в самом крупном из них, в том, которое его дерзкие подданные так и не отучились называть — ему-то это было известно! — по имени его отца, Паравана Самудра, морем Параваны. Строительство завершили всего тридцать лет назад, после многих десятилетий тяжкого труда. То были счастливые дни: юный принц Калидаса гордо стоял подле своего отца, когда створки шлюзов наконец распахнулись и животворная вода хлынула на истомленную жаждой землю. Трудно найти зрелище отраднее, чем огромное, покрытое легкой рябью зеркало озера, созданного человеком; зеркало отражало купола и шпили Ранапуры, Золотого города — древней столицы острова, которую он забросил ради осуществления своей мечты.
По небу вновь прокатился гром, но Калидаса уже понял, что надежды напрасны. Даже здесь, на вершине Скалы демонов, воздух был по-прежнему тих и безжизнен, не ощущалось и намека на внезапные, беспорядочные порывы ветра, предвещающие начало муссонов. Прежде чем придут дожди, к его заботам, того и гляди, прибавится голод.
— Ваше величество, — прозвучал позади вкрадчивый голос церемониймейстера, — послы готовы в путь. Они хотели бы засвидетельствовать вам свое почтение…
Ах да, эти двое с восковой кожей, которые прибыли из-за западного океана! Жаль отпускать их: чудовищно коверкая тапробанские слова, они поведали ему о многих чудесах света, хотя и признали, что ни одно из них не может соперничать с его дворцом-крепостью в поднебесье.
Калидаса отвернулся от увенчанной белой шапкой горы и иссушенных, дрожащих в мареве равнин и стал спускаться по гранитным ступеням к залу приемов. Казначей королевского двора и его подручные несли за Калидасой драгоценности, слоновую кость и жемчуг — дары высоким, благородным мужам, что ожидают сейчас прощальной аудиенции. Скоро, очень скоро они повезут сокровища Тапробана за моря, в город, столетиями моложе Ранапуры; быть может, эти сокровища хоть на час развеют мрачные мысли императора Адриана.
Преподобный Маханаяке Тхеро не спеша подошел к северному парапету; его тога пылала оранжевым пламенем на белом фоне монастырских стен. Далеко внизу от горизонта до горизонта раскинулась шахматная доска рисовых полей, темнели полоски ирригационных каналов, синевой отливало море Параваны, а еще дальше, за этим внутренним морем, словно призрачные пузыри, парили в воздухе непостижимо огромные, даже на расстоянии, священные купола Ранапуры. Вот уже три десятилетия созерцал он эту панораму, чтобы понять наконец, что ему никогда не удастся постичь всей ее изменчивости и сложности. Краски и контуры менялись с каждым новым месяцем, нет, с каждым пролетевшим облачком. «И даже в тот день, — подумал настоятель, — который назначен мне, чтобы покинуть эту обитель, я непременно найду еще какую-нибудь перемену».