Формула бессмертия

Да, такие изломанные «трубы», посвященные принципиально разным занятиям, выглядят насыщеннее и потому кажутся длиннее. Но потом все равно следует смерть. Вот как раз ей-то, смерти, а равно поиску второй жизни за пределами существующего мира и было посвящено учение дона Хуана.

Четыре года Карлос Кастанеда учился на антрополога в университете. Наука древних индейцев оказалась посложнее. Ей пришлось посвятить долгих тринадцать лет — именно столько Карлоса учил старый Хуан Матус. Но и вся дальнейшая жизнь Кастанеды была посвящена тому же самому — оформлению полученных знаний в тома.

А начиналось все так прозаически! Молодой студент факультета антропологии всего лишь навсего хотел немного поработать в «поле», чтобы написать небольшую монографию, посвященную весьма узкому разделу антропологии, а именно — лекарственным растениям, которые употребляют индейцы юго-запада США и севера Мексики. Не более. Так он мыслил начало своей научной карьеры.

Надо представить себе этого юношу. Полный, рефлексирующий интеллигент, тело которого покрыто бледными жирными складками, обидчивый, переживающий, трусоватый. С блестящим европейским образованием. Он походя отмечает, что точеные профили индейцев напоминали ему лица с итальянских картин эпохи Возрождения. Он нравоучительно пытается ознакомить аборигенов с философией Витгенштейна и декламирует им испанских поэтов. Он очень начитан и нахватан в научном смысле! Он немного знает и о физике, и о метеорологии. У него большое самомнение…

А с другой стороны — старый, загорелый, жилистый индеец. Туземец. Один из главных уроков которого заключался в том, что Карлосу нужно измениться. И в первую голову — убрать чувство собственной значимости. Это, кстати, один из самых сильных эпизодов в книге рефлексирующего антрополога, которому старик однажды задал прямой вопрос:

— Ты думаешь, что ты и я равны? — спросил он резким голосом.

Его вопрос застал меня врасплох. Я ощутил странное гудение в ушах, как если бы он действительно выкрикнул свои слова, чего он на самом деле не сделал. Однако в его голосе был металлический звук, который отозвался у меня в ушах.

Я поковырял в левом ухе мизинцем левой руки…

Дон Хуан следил за моими движениями с явной заинтересованностью.

— Ну… Равны мы? — спросил он.

— Конечно, мы равны, — сказал я.

В действительности, я оказывал снисхождение. Я чувствовал к нему очень большое тепло, несмотря на то, что временами я просто не знал, что с ним делать. И все же я держал в уголке своего мозга, хотя никогда и не произносил этого, веру в то, что я, будучи студентом университета, человеком цивилизованного западного мира, был выше, чем индеец.

— Нет, — сказал он спокойно, — мы не равны.

— Но почему же, мы действительно равны, — благородно запротестовал я.

— Нет, — сказал он мягким голосом, — мы не равны. Я охотник и воин, а ты — паразит.

У меня челюсть отвисла. Я не мог поверить, что дон Хуан действительно сказал это. Я уронил записную книжку и оглушенно уставился на него, а затем, конечно, разъярился.

Он взглянул на меня спокойными и собранными глазами. Я отвел глаза, и затем он начал говорить. Он выражал свои слова ясно. Они текли гладко и смертельно. Он сказал, что я паразитирую за счет кого-либо другого. Он сказал, что я не сражаюсь в своих собственных битвах, но в битвах каких-то неизвестных людей, что его мир точных поступков, и чувств, и решений был бесконечно более эффективен, чем тот разболтанный идиотизм, который я называю «моя жизнь».

— Я в любой момент готов подвести итог своей жизни. А твой маленький мир печали и нерешительности никогда не будет равен моему…

Я тихо дотронулся до его руки, и слезы полились у меня из глаз».

…Как видите, старик был сильным психологом. И самоуверенный студент, жаждущий малого, вовсе не испытывал желания встретиться с подобным сильным человеком, чтобы навсегда изменить свою жизнь, посвятить ее одной задаче и оставить след в истории. Его задача была скромнее — написать курсовую работу. В чем Кастанеда потом признавался довольно откровенно: