Формула яда

— Не надо, ради бога, в больницу,— прошептал он.— Хватит с меня этой больничной пытки. Везите домой, на Замарстиновскую...

Фиакр пересек улицу Коперника почти перед самым носом у черного катафалка в венках и пышных хризантемах.

— Вот виновник моего горя и несчастий! — сказал уже громче старик, показывая слабеющими пальцами на катафалк.— Но и его наказала карающая десница всевышнего правосудия...

За монастырской стеной

Мистикой повеяло от слов моего больного спутника. Не задавая лишних вопросов, я счел своим долгом проводить его домой, до постели. Пусть убедится в гуманизме людей, прибывших с востока. Пусть поймет, что мы отнюдь не «рогатые антихристы», какими долгие годы старалась представить нас буржуазная пропаганда, а затем гитлеровские захватчики. Кроме того, я был заинтригован словами: «Убийцу хоронят!», что обронил старик о важном мертвеце, так как мне в числе других членов Чрезвычайной государственной комиссии приходилось с первых дней появления во Львове расследовать гитлеровские преступления.

К моему удивлению, фиакр остановился не у жилого дома, а у монастырского здания, возвышавшегося на бугре и огороженного старинной крепостной стеной. Прикосновением пальца старик остановил возницу перед высокой колокольней странной, четырехугольной формы. С двух сторон ко входу в колокольню и еще выше, на погост, вели выщербленные от времени каменные ступеньки древней лестницы. Под нею, в нише, виднелось изображение коленопреклоненного святого — патрона церкви и здешнего монастыря, святого Онуфрия.

— За этой вот оградой похоронен много лет назад ваш земляк первопечатник Руси Иван Федоров,— сказал старик.— Прошу вас, коль вы были столь сострадательны ко мне, поднимитесь во двор и зайдите направо, в келью двадцать один. Там должен быть приютивший меня отец Касьян. Скажите ему, что я здесь, и попросите сойти. Если же его нет дома — поедем дальше.

Признаться, слово «отец» несколько меня насторожило. Когда же, найдя нужную келью, я застал в ней высокого священника в сутане и целлулоидном белом воротничке, моя настороженность усилилась еще больше.

«Вот те и на! — подумал я.— Решил помочь старому человеку, а попал в гнездо церковников!»

Отец Касьян принял меня очень любезно и, когда я объяснил ему, в чем дело, заторопился, сказал, чтобы я подождал, пока он приведет сюда отца Теодозия.

— Позвольте, но я не расплатился с извозчиком!

— Не беспокойтесь,— сказал священник.— Вы нам оказали неоценимую услугу.— И он вышел, оставив меня одного в келье с низкими сводчатыми потолками.

Отец Касьян говорил по-русски чисто, без всякого акцента, четко выговаривая слова. Это было большой редкостью в здешних краях, особенно среди служителей униатской церкви, к которым, судя по облачению, принадлежал и хозяин кельи.

Разглядывая ее неприхотливое убранство, я заметил на столике последние номера львовской газеты ««Вільна Україна»,—очевидно, обитатели кельи интересовались текущей политической жизнью.

Отец Касьян под руку ввел в келью пошатывающегося старика и сразу уложил на узкую коечку под окном. Потом принялся расшнуровывать его стоптанные, запыленные башмаки с тупыми старомодными носами.

— Вот спасибо, вот спасибо, отец Касьян,—тихо приговаривал старик.—Молодой человек проявил столько христианского милосердия — доставил меня сюда. Случись иное — больница бы меня убила. После всего, что пережито, я бы не выдержал!

Тем временем отец Касьян достал из шкафика, прибитого к стене кельи, лафитничек малинового стекла с гранеными боками, наполненный какой-то жидкостью.

— Чем хата богата, тем и рада.— Он придвинул мне рюмку и достал из шкафика блюдо с домашним печеньем.— Это наша, монастырская, настоянная на почках черной смородины. Не побрезгуйте! — И налил в рюмку темно-зеленую жидкость, от которой сразу распространился по келье запах весеннего сада.

— Спасибо, я не пью,— отказался было я.

— Да вы не бойтесь! Одна рюмочка не повредит.— Священник улыбнулся, налив свою рюмку, тут же пригубил ее, доказывая тем самым, что мне нечего опасаться его угощения.

Делать было нечего! Чтобы меня не заподозрили в трусости, я тоже отпил половину рюмки пахучей, слегка горьковатой настойки.

Легкий храп, донесшийся с койки, на которой лежал старик, заставил меня заторопиться.

— Теперь вы знаете, где мы живем. Милости просим, заходите в свободное время! — сказал отец Касьян и, поглядев на спящего, добавил: — Когда отцу Теодозию станет лучше, он сам расскажет вам историю своей жизни. Это очень поучительная и очень грустная история!

* * *

В Раве-Русской мы и впрямь обнаружили на окраине городка окруженный колючей проволокой лагерь для советских военнопленных, созданный здесь фашистами. После нападения гитлеровской Германии на Советский Союз в этом лагере за год было уничтожено больше восемнадцати тысяч советских солдат и командиров.

Пожилой крестьянин Василий Кочак тихим голосом, пугливо озираясь, рассказал: