Формула яда

— Простите, батюшка,— с уважением сказал командир, протягивая священнику руку.— Я лейтенант Зубарь,— представился он.— На постой к вам районный исполком определяет капитана Журженко. Человек он смирный, одинокий, с высшим образованием. Жилплощадь-то у вас богатая, а в селе уже не продохнуть...

Пока Ставничий читал ордер и собирался с ответом, Иванна дерзко бросила из-за стола:

— Это у вас на востоке так принято — вторгаться без всякого согласия хозяев в мирные дома да еще в столь позднее время?

Роман незаметно дернул невесту под столом за руку.

Журженко, подавляя обиду, сказал как можно мягче:

— Военные обстоятельства не всегда согласовываются с желаниями мирного населения. Что же касается позднего времени... то где же здесь спящие?

Ставничий, пытаясь сгладить резкость Иванны, взял капитана под руку и сказал миролюбиво:

— Не осуждайте дерзость моей дочери, гражданин командир. Молодо-зелено. Пойдемте, будьте любезны, я покажу вам свободную комнату.— И повел за собой офицеров.

Он шел впереди с зажженной свечой. За ним осторожно, стараясь не удариться головой о притолоку, закопченную дымными четверговыми пасхальными крестами, двигались, полусогнувшись, Журженко и Зубарь.

Теодозий ввел их в маленькую комнату с неприхотливой обстановкой: односпальная кровать, этажерка, старомодный письменный стол на выгнутых лапах, гуцульский коврик на стене, ясеневое деревянное распятие да большая икона святой Параскевы с трехраменным крестиком в руке и ликом, потемневшим от времени.

— Электричества пока нет, но радио вчера провели,— как бы извиняясь, сказал Ставничий, показывая на рупор громкоговорителя, чернеющий над окном, занавешенным пестрым домотканым ковриком.

— Ну что же... вполне удобно,— оценил комнату Зубарь,— но только это,— он показал на икону,— придется...

— Ладно, Зубарь... отставить! — оборвал его Журженко.— Где у вас можно помыться, батюшка?

— Днем, сын мой, мы моемся у колодца, ну, а сейчас сюда можно принести кувшин с водой и тазик.

— Не беспокойтесь, на воле удобнее, только покажите, будьте добры, где колодец...

Появление непрошеного квартиранта, да еще «совета», не доставило особой радости ни старому священнику, ни его гостям. Кто знает, каков он, этот капитан Журженко! Внешне симпатичен, Зубарь нахваливал его. Но ведь оба они оттуда, с востока.

Позднее Теодозий Ставничий записал в своей тетради:

«Нежданный визит советских военных не только поверг нас в большое волнение, но вызвал большую тревогу — как бы это новое соседство не отразилось на наших судьбах, моей и Иванны. Все предыдущие годы правда о Советской стране прорывалась сюда с большим трудом, через полицейские кордоны государства, которое считало себя бастионом христианства на Востоке, а богоматерь, пресвятую деву Марию, даже «королевой короны польской». Мы, слуги церкви, читали преимущественно церковную прессу... И мы обязаны были вести борьбу с любой, даже самой маленькой правдой, проникающей с Востока на нашу галицийскую землю, иначе нас лишили бы сана. Вот почему оба нежданных гостя в тот вечер показались многим из нас явными слугами антихриста»...

Зубастая невеста

Тем временем один из «слуг антихриста», старший лейтенант Зубарь, обливал из ведра у деревянного колодца с журавлем крепкую, мускулистую спину своего начальника.

Фыркая и кряхтя, Журженко плескался холодной водой. Вытерев мохнатым рушником скуластое лицо с красивыми, чуть раскосыми, миндалевидными глазами, он заметил:

— Про икону вы, Зубарь, сказали зря. Чувство такта вам изменило. Нельзя оскорблять религиозные чувства верующих!

— Неужто вы, капитан, под иконой спать будете?— обиделся Зубарь.— Увидит кто — и потащат вас, раба божьего, на парткомиссию.

— Все можно сказать осторожно и своевременно, так, чтобы не задевать хозяев. Вы же видели: у них свадьба.

— Свадьба свадьбой, а невеста-то, видать, зуба-ас-тая,— протянул Зубарь, выплескивая из ведра в лопухи остатки воды.— Такой в рот палец не клади. Из чуждых, а не стесняется. Глазами, как пантера, сверкнула!

...Гости, заполнившие светлицу, заметно приуныли. Лишь дьячок не терялся и, не обращая внимания на соседей, уплетал большой кусок ветчины, смазав его горчицей. «Ведь не каждый день попадаешь на такие пышные заручины»,— думал он.

Игуменья Вера промолвила скорбно: