Формула красоты

Не может быть. Я видел ёё. Разве она красива? И о какой красоте может идти речь? Согласен, выглядит она пикантно и, возможно, с душой. А всё дело во мнении, и красота – формула договорённости? А есть ли формула вообще и кому она нужна? Все без неё действуют. Если она – идея, то нынче не для меня. Сегодня моя идея – выжить. Блажен, кто верует. И формула доступна тем, кто верит в неё.

А стоит ли бороться? Борьба сродни самоубийству. Все силы уходят на неё. И, скажем, завелись в речке пираньи и что? Не лезть больше в воду? Я лишь поднялся над миром, увидел больше, но лишился опоры и падаю в пустоту. Причём без возможности выжить – исчерпаны силы и нервы. Барахтаюсь. Остановиться нет сил, несёт.

И вдруг звонок. Грымов из ЦУПа:

– Есть вопрос.

Мы говорим только по делу. В полёте всякое случается и нужен совет. Не значит, что так поступят, но посоветуются. А в заключение Виктор говорит:

– Плюнь на всё и переходи к нам, в ЦУП.

И заколдованные замки рушатся. Свет клином не сошёлся. Возвращаюсь в реальный мир. Я выплыл, закончилась бесконечная фантасмагория.

– Какие наши годы? А место в ЦУПе всегда найдётся. Как говорят поляки о сердце женщины, в нём, как в трамвае, место ещё для одного всегда найдётся…

Мы продолжаем говорить, но горечи нет.

– Я подумаю.

Может минувшее было испытанием мне, и оно закончилось. На всё теперь я по-иному смотрю. «С высоты птичьего полёта». Как у космонавта, отлетело мирское очень далеко. А шеф? Исчез с нашего горизонта. Говорят, пристроил сына в Париже. Очень хорошо. Выходит, дело его живёт. Наряду с нашим делом бессмертна политика «дал-взял».

И воспоминанием прошлого для меня теперь чарующий голос Лаптева: «… букет цветов из Ниццы напомнил мне счастливые страницы минувших дней…».

Не успел

С.П. Королёв ни разу не был в одном из ведущих отделов своего КБ, 27-ом отделе Б.В. Раушенбаха.

В комнате одинаковые однотумбовые столы. Обстановка обыденная, а люди – диковинные. Теоретики – черти проклятые, не люди – лошади, вундеркинды, недочеловеки, упыри. Она работает с ними второй год и всё никак не может привыкнуть.

– Ты знаешь, что такое думпкар?

– Конечно, знаю. Я ведь вообще очень многое знаю и, разумеется, про думпкар.

– Уверен, ты ошибёшься.

Опять пошло-поехало. И как у них только получается? Болтают, несут нивесть что, а между тем делают такое, без них не выдумать и никогда не ошибаются.

– Ты скажешь что-то не то.

Сейчас они уйдут на совещание, и там в кабинете зама главного разговор у них пойдет так быстро и слажено – не понять со стороны. А потом вернутся сюда – шутить или звонить Георгию Абрамовичу[5], уставшему от их фантазии и острот.

– Скажи, что знал и забыл, – не выдержал Аркадий Взоров, застёгивающий секретный портфель, но они не обратили на него внимания.

– Я ещё в школе знал.

Видонова зажала уши. Сейчас они уйдут, и в комнате сделается тихо, и тогда она посчитает расходы, но сначала немножечко посидит в тишине. Расходы… Какое нелепое слово. – Сегодня все её раздражало. – Расходы, какие расходы, когда речь идёт о топливе межпланетной станции. И топливо… Топят им что ли? А тяга реактивного двигателя… Тяга к чему?

В отделе их называют теоретиками, но разве что Пухов и Гаушус парят в высотах теории, а вот она с Аркадием «на подхвате» – в цех сбегать или инструкцию расписать (говорят: раздраконь) или расходы посчитать (и обзывают за это старым расходомером). Им ещё повезло. Одни занялись пилотируемым полетом на Марс. Точности измерений с Земли не хватало, и они выдумывали свою автономную навигацию. Другие заболели Луной, а им осталось обыденное – обыкновенный орбитальный корабль.

– Ну, хорошо, отвечай.

– Я знаю, что такое крейцкопф.

Сегодня с утра позвонили из КИСа[6]. Откуда могут ещё? Другие звонки до обеда воспрещены. Исключение – КИС и сборочный.

– Аркадий, живо.

Она взяла параллельную трубку. Если бы административный ураган разметал внезапно порядок на фирме, а потом его заново стали бы складывать, многое бы поменялось – сектора, лаборатории, но неделимыми атомами отдельской структуры остались бы группы, ведущие объект. Они с Аркадием повиты одной веревочкой, и что касалось Аркадия Взорова, задевало и её.

– Аркадий, живо сюда. Бросай свои формулы.

– Я и собрался, только в другую сторону.

– Без смеха.

– Я тебе лучшего специалиста пришлю. Как я, но чуточку получше меня.

– Знаю, – сказали в трубке с досадой. – Ты эту самую свою пришлешь, что из спектакля «Девушка и смерть». Она мне напоминает смерть.

Видонова опустила трубку. Когда это только кончится? Да, у неё бледное лицо. Она представила себя со стороны: худенькая, бледная, на затылке хвостик волос, и в институте её называли мышонком, любя.

– Собирайся и ступай в КИС.

– Ни за что.

– Родина требует, Инуля.

– Аркадий Леонидович, вы же сами знаете, хождения в первую половину дня запрещены. Вчера записали Зыбина.

– Ну, в виде исключения.

– Вчера проторчала в КИСе, а этот бригадир…

– Руководитель комплексной бригады, – поправил Аркадий Взоров. Бригадир – что-то сельскохозяйственное.