Гудок начинался раздвоено, в бесплодных попытках отыскать основной тон, и так и гудел до конца – хрипло и фистулой. Громкий звук летел уже далеко от завода, сотрясая воздух, теряя по пути силу, а она, оглушенная, морщилась и беспомощно улыбалась.
По бокам центральной аллеи красовались огромные, пахнущие нитролаком щиты. Портреты не успели повесить. Их меняли к праздникам, и в предпраздничные дни на фотолаборатории появлялась табличка «Фотографирование передовиков». Аллея подводила к зданию, и она влилась в него вместе с потоком. Начиная с этого момента водоворот событий подхватил и закружил её.
У теоретиков все было перевернуто. Ни вечером вместе с работниками спецотдела, ни утром Аркадий Взоров не смог найти утерянный документ. Ночевать ему пришлось на предприятии, в приемной зама Главного. ТЗ он отдал в печать и теперь сновал из своей комнаты к начальству, красный и злой. Искать ему помогали все, но пока бестолку.
К двенадцати Взорова и Видонову вызвали в приемную зама Главного, предупредив: «Будет Главный».
В их корпусе, расположенном на отшибе, Главный бывал редко. И каждый раз в ожидании его объявлялась боевая готовность. Заместитель начальника отдела Виктор Павлович Воронихин старательно обходил комнаты.
– Уберите это. Это снимите.
– Обойдется, – кивали опытные теоретики, потому что за всю короткую историю отдела Главный в отдел не заходил.
Тем не менее фото орангутанга Буши прятали за календарь с Линдой Кабальеро. Длинные графики затянутых шахматных сражений снимались со стен и освобожденные от бумаг столы принимали нарочито парадный вид. В другие разы ходила по комнатам перепуганная секретарша и шепотом предупреждала:
– Сергей Павлович в нашем корпусе… Сергей Павлович ходит по третьему этажу.
Много раз о возможном появлении СП объявлялось на оперативке, а однажды в соседнюю комнату позвонил начальник отдела Викторов и попросил:
– Дело в том, что сейчас в отдел зайдет Сергей Павлович. Снимите со стены обезьяну.
– У нас нет обезьяны, – отвечали соседи. – У нас «Львы в пустыне» и «Птицасекретарь».
Но ни разу Сергей Павлович не зашел в комнаты теоретиков. Он бывал в кабинете зама главного, да в ближайших цехах. И Видонова, работая больше года, так ни разу его и не видела.
Они шли теперь в приёмную зама главного по длинному коридору, и дорожка света тянулась к ним по полу от дальнего окна.
В приемной их ожидал Воронихин. Он стоял, сцепив по-ермоловски руки перед собой, и глядя в окно. О чём он думал? О предстоящей встрече? О том, что ответит Главному?
– Вы – мальчишка, – закричит Главный (И верно: он еще молод). – Вас нужно отправить на молочный завод. (А что, может, там его настоящее место?) – Вас нужно выгнать из партии.
И бог знает о чём ещё думал Воронихин, глядя на далекий перелесок, окрашенный в весенние дымчатые тона.
– Ждать вас приходится, – неопределенно заметил он.
– Входите, – заторопила секретарша.
Через двойные полированные двери они прошли в кабинет. Комната была полна народа. На зеленых стенах горели канделябры, сверкала спускающаяся на цепях люстра. Сидели у длинного полированного стола, вдоль стен на мягких серых диванах, на стульях, внесенных в просторный кабинет.
Все говорили, не обращая на вошедших ни малейшего внимания. Должно быть, был перерыв.
За столом, примыкавшим к столу заседаний, сидел человек с высокий лбом, нависшим над широким лицом и кричал в белую телефонную трубку.
– … Да, да. Я это хорошо понимаю и хочу знать, понимаете ли это вы? Нет, так мы не договоримся… Мы продолжим, – кивал он в потолок, – этот разговор в другом месте.
Говоривший встал, и все разом притихли. Он стоял набычившись, наклонив седеющую у висков голову. Заместитель главного конструктора что-то неслышно сказал ему. Всё стихло.
– По какому праву, – сказал он тихо, обращаясь к Воронихину, – вы защищаете разгильдяев?
Голос его повышался, но он не кричал, а словно каток накатывался своей тяжестью.
– Я могу привести вам статистику нарушений, – он стал перечислять цифры и факты. – Я прошу вас понять, что ошибка в документации, разболтанная дисциплина, нарушение порядка обращения с документами – звенья одной цепи.
Он уверенно говорил, но Видонова не вслушивалась в слова, понимая, что никто её ни о чём не спросит, – и она разглядывала его, ещё при жизни легендарного человека.
Он кивал головой и под подбородком его появлялась глубокая складка. «Тяжело ему», – пожалела она его. Скромный серый костюм, тёмно-синяя джерсовая рубашка – и всё не с иголочки. Поворачиваясь он поворачивался всем туловищем, а волосы далеко отступили со лба.
Она спокойно рассматривала и вдруг почувствовала, что взгляды присутствующих обращены к ней, и память, автоматически сохранившая заданный вопрос, тотчас воспроизвела его: – Почему у вас к этой работе допущены техники?
– Я – не техник, – услышала она свой собственный тонкий голос. – Я инженер.
– Вы свободны, ступайте на рабочее место.
Она пошла, переступая через ноги сидящих и, закрывая двери, слышала за собой:
– Я хочу понять, почему вы халатно относитесь к своим обязанностям?