Формула красоты

… Били часы, и подстраивая шаги к их мерному ритму, она шла от проходной. Лица передовиков с портретов заинтересовано косили, а она шла мимо цехов по расстеленной ковровой дорожке, как от самолёта при встрече космонавтов. Дорожка вела к крутой нескончаемой лестнице. Она не видела, знала, что там на лестнице, в самом её верху стоит СП. И она шла небрежно, внутренне смущаясь.

– Отчего у вас допущены техники? – спрашивал СП. А вокруг выстраивались столы, радиусами к центру и за ними сидели сотрудники в белых халатах.

– Я нарочно посадил их в затылок друг другу, – улыбался СП, – и когда я смотрю на одного, каждый думает, что смотрят на него.

Он расхаживал, и пол противно скрипел. Но когда он садился на стул, начинал скрипеть стул. Звук казался тоскливым и жалобным.

– Скребут, – просыпаясь, думала она. За окном начинался рассвет, а внизу убирали ранний снег дворники.

– Не высплюсь, – с отчаянием думала она, просыпаясь в комнате, полной дыхания близких людей. Она не умела рано вставать, но КИС начинал на полчаса раньше КБ.

– За что, почему? По какому праву, – шептала она в темноту, обезоруживающую мягкой податливостью, – что она – пешка? С этакою легкостью переменить её судьбу. Возможно, в Главном и было что-то, способное расшевелить эту инертную массу, только по отношению к себе она чувствовала непосредственную опасность. Всё поломать в два счёта, как в мифе – превратить дочерей Минея в летучих мышей. Может он видит больше с высоты, как орёл, но орёл не может быть близоруким или дальнозорким. Он обязан видеть всё. Но почему с ней так обошлись?

Она не сразу привыкла к сумасшедшему ритму испытаний, к непрерывному накалу ответственности. Да, и люда вокруг казались ей иными.

Первый раз отправляясь в КИС, она надела новый австрийский свитер.

– Боже мой, – удивлялась мать, – ведь это цех.

Свитер был роскошной окраски. У ворота – белый, к низу темный, как ночь. И у теоретиков он имел определённый успех, называли её «настоящей Фудзиямой».

– Что ты, мама, – сказала она. – Это же испытательная станция. Там все в белых халатах.

В раздевалке, снимая с вешалки собственный халат, она увидела такой же свитер на парне с глуповатым, розовым лицом и чуть не заплакала от обиды. Вернувшись домой, она запихнула свитер на полку шкафа.

– Что ты? – расправляла складки свитера мать, – я же говорила тебе: это цех.

Сначала она чувствовала себя изгнанницей и повторяла десять раз на дню:

– Вот у нас в двадцать седьмом отделе…

Но время шло, и она привыкла. Ей нравилось, что КИС и сборочный считались главными. При заминках в испытаниях она – дежурный инженер вызывала начальников отделов, и они являлись по первому звонку. Но она не могла привыкнуть к здешней простоте нравов. За глаза её называли Бидоном, и на оперативке начальник бригады, желая отметить, как-то сказал:

– Тебе бы ещё с технологами снюхаться.

И никто из присутствующих на это внимания не обратил.

Сначала она считала КИС временным, как перелётной птице мачта корабля. Затем стали приходить мысли, что здесь её место, с её птичьей памятью, женским умением учесть многие обстоятельства, вести с каждым по-своему и по части испытаний она уже знала многое, если не всё.

Она помнила, где что записано, с чем и почему связано, и ещё помогало ей знание КБ. Она вызывала нужных представителей и даже теоретиков, а манеры кисовцев старалась игнорировать..

– Бидон, возьми трубку, тебя кто-то домогается.

– Просит, – холодно поправляла она.

– Я тоже подумал – просит, послушал – домогается.

Как-то раз в трубке параллельного телефона она услышала разговор о себе.

– Больше баб не возьмём. А если возьмем, то настоящую леди.

– А Бидон – настоящая леди?

– Станет настоящей, вот поработает…

Она рассмеялась: дураки кубичные… настоящие леди совсем не работают.

Иногда она встречала Воронихина, и он спрашивал:

– Как вы там?

– Привыкаю, – осторожно отвечала она.

– Не тянет в отдел?

Она не знала, что сказать. Она давно не видела Аркадия. Одним приказом её отправили в КИС, а его в сборочный, и он тогда растерянно повторял:

– А что мне делать в цехе, станки мыть?

В ответ она только пожала плечами, хотя какие станки в сборочном?

Завод обедал раньше КБ. Они ходили обедать вместе: она, Валера Рунов вторая Фудзияма и Саша Нилин. А. Нилин – в просторечьии Анилин. Вид у него постоянно был взъерошенный, словно не волосы, перья росли у него на голове. В дни получек Нилин отчаянно мелькал, и она спрашивала:

– Нилин, ты что?

– А, – делал он безнадежное лицо, – работаешь, работаешь, а выпить не с кем.

Он был душа-человеком, с постоянной нехваткой денег и избытком коммуникабельности.

Они вставали в хвост очереди, а Нилин занимал стол, хотя заранее занимать столы строго воспрещалось. Когда как-то раз они подошли с подносами, Видонова увидела Аркадия, с которым Нилин вел для себя обычный, светский разговор:

– Аркадий, деньги есть? – чуть запинаясь, спрашивал он.

– Откуда? – улыбался Аркадий, – У меня идеи.

– Это ты брось. Если есть деньги и идей девать некуда, а их нет и у человека – одна идея: где достать деньги?