Формула памяти

Ходить в караул Ветлугин любил — он, в общем-то, любил все, что хоть как-то нарушало однообразный распорядок армейской жизни. Он любил часы, которые отводились для подготовки и отдыха перед заступлением в караул, — в его воображении они чем-то напоминали часы накануне боя, когда, кажется, все готовятся к одному и тому же, но каждый это делает по-своему: кто торопится пораньше забраться на койку, не упустить ни минуты из тех полутора часов, которые даются на сон, кто дописывает письмо, кто надраивает до блеска сапоги или старательно подшивает свежий подворотничок. Ему нравилось ощутить в пригоршне тяжесть патронов — с хищными головками пуль, с тускло отливающими желтизной гильзами. Он перекатывал их в ладони, как перекатывают отборные зерна. Ветлугин никогда никому не признался бы в этом, но он испытывал особую любовь к оружию. Был ли это древний инстинкт охотника и воина, живущий, наверно, в тайных уголках души каждого мужчины, или просто сохранившаяся с детства мальчишеская тяга к оружию, ко всему, что связано с армией, с военными людьми, но так или иначе, а каждый раз, когда в его руках оказывался автомат, когда прикасался он к вороненой стали его ствола, когда привычным движением пальцев снаряжал магазин патронами, Ветлугин ощущал возбуждающее, азартное волнение — как будто что-то менялось в нем самом, сильнее он становился, что ли… Он никогда не отличался физической силой, даже здесь, в армии, несмотря на усиленные тренировки, от которых он, впрочем, частенько правдами и неправдами старался увильнуть, его грудь по-прежнему оставалась впалой, да и вся его высокая, чуть сутулая фигура выглядела довольно нескладно. Поэтому не любил он вместе со всеми ходить в баню, необходимость раздеваться рядом с другими солдатами причиняла ему самое настоящее страдание. Зато когда ощущал он в своих руках привычную тяжесть автомата, когда прикреплял к ремню подсумок с магазинами или вкладывал в пластмассовые ножны массивный армейский нож, он чувствовал вдруг, как тело его наливается силой, он чувствовал себя  м у ж е с т в е н н ы м.

Нравилась Ветлугину в караульной службе та независимость, та почти неограниченная власть, которая давалась ему уставом, когда стоял он на посту. Никто не мог перешагнуть границу поста без его разрешения. Будь ты хоть майор, хоть полковник — «Стой! Кто идет? Принять правее!» — и будьте здоровы, живите богато, шагайте прочь, здесь командует только один человек — часовой Ветлугин.

Правда, в ночные часы он быстро уставал, у него начинало ломить плечи, клонило в сон, последние минуты тянулись бесконечно, он раздражался оттого, что смена не идет так долго. И даже когда ночь казалась теплой, перед рассветом все равно начинала пробирать до дрожи промозглая сырость.

Но все эти тяготы словно выветривались из памяти Ветлугина за тот месяц, который проходил, пока снова наступала очередь их взводу отправляться в караул, и он опять радовался, когда приближался этот день. Казалось, в его характере до сих пор сохранилось что-то от маленького капризного ребенка, который каждый раз упрашивает мать взять его с собой на рынок, но уже через квартал от дома начинает хныкать, и просить пить, и жаловаться на усталость. Но вот проходит неделя — и он поднимает плач, если мать намеревается оставить его дома…

— Караул, приготовиться к построению!

Уже все готово, уже подогнано снаряжение, и магазины надежно упрятаны в подсумок, и бумага и ручка тоже не забыты — самое милое дело писать письма в караульном помещении под храп отдыхающей смены, когда тебе положено бодрствовать… Все готово, и еще можно успеть докурить сигарету, или смахнуть пыль с сапог, или сделать последний ход в доминошной баталии…

— Парни, кто спер мою бархотку, признавайтесь!

— Витька, одолжи конвертик!

— Братцы, сколько печатей на третьем посту? Кто помнит? Все из головы вылетело!

— Караул, выходи строиться!

— Ах, не дали забить морского, а какая «рыба» уже была на подходе, какая «рыба», — вы только полюбуйтесь, парни!

— Ветлугин, уже сказали — строиться! — Это тянет его, торопит Сашка Синицын. Синицын из тех людей, кому стоит раз сказать, что опаздывать в строй недопустимо, и он уже никогда до конца жизни не позволит себе усомниться в этом. — Ветлугин, слышишь?!

— Не суетись, без нас не уйдут.

Ветлугин нарочно поддразнивает Синицына, но сам швыряет домино и бежит к выходу. Честно говоря, получать выговор от лейтенанта Безбеднова у него нет никакой охоты.

Лейтенант Безбеднов, затянутый портупеей, с кобурой, которую оттягивает тяжесть пистолета, молча наблюдает, как строятся солдаты.

Последний осмотр, последняя проверка перед полковым разводом.

— Караул, напра-во! Шагом марш!

Раз! Раз! Раз!

Только стучат сапоги, только слегка покачиваются автоматы за плечами солдат.

Дневальный с крыльца казармы смотрит вслед строю.

И хотя расстаются они с казармой всего на сутки, есть в этой минуте какая-то значительность, и легкая грусть, и торжественная суровость…

2