Формула счастья. Сборник рассказов

Воспитывала ее мама – как я понимаю, человек строгий до деспотичности (что, к слову, достаточно часто встречалось в прежние времена, особенно в сельской местности). Она, например, могла избить дочь, когда той уже было за тридцать лет, за то, что та вернулась домой после одиннадцати! Эта строгость и жесткость в понятиях нравственности, впрочем, как я понял, распространялись исключительно на дочку, в то время как сама мама позволяла себе некоторый флирт и даже, кажется, большее в отношениях с мужчинами. Не слишком, что называется, часто, но все же бывало. И притом такая деспотическая ревность о чистоте нравов дочери… Это, я думаю, тоже наложило свой отпечаток на душевный склад Светланы Петровны. Да не думаю даже, а так оно и есть. Об этом она мне сама говорила. И вот под влиянием этих обстоятельств – ранней разлуки с отцом, жестокости матери в отношении «безупречной морали», да еще и неудач на личном фронте – и сложился характер столь необычный и даже странноватый, как у Светланы Петровны.

Когда мы с ней познакомились, Советского Союза уж больше двадцати лет как не было, но Светлана Петровна точно не замечала этого и все не могла остановиться – таков был запал той, прежней жизни, того «боевого» духа. Она все жила по старым понятиям, ей все казалось, что она в вихре жизни, на острие атаки, что все связи на месте, хотя на самом деле все давно развалилось и расползлось, как истлевший кумач, и большинство «значительных» фигур давно сошли со сцены, а то и в могилу. Но она, как заведенный волчок, который не может остановиться вдруг, по инерции все говорила, рассказывала об этих своих связях, деятельности… Например, любимым ее воспоминанием было то, как ей каждый год доверяли оформление правительственной трибуны на площади Ленина к государственным праздникам. Я помню из детства и юности эти парады и понимаю, что это действительно было хлопотное и ответственное дело. Всего этого давно не было, но Светлана Петровна вспоминала все это с такой живостью, словно это было вот только вчера. Впрочем, и в современности она если не поддерживала какие-то влиятельные связи, то уж, во всяком случае, действительно имела множество знакомств в самых разных областях и учреждениях, на разных уровнях, но знакомств «шапочных», не более того. Меня, признаться, убивала ее манера общаться на всех этих уровнях. У нее, понимаете, был такой свой особенный стиль, который она сохранила, несомненно, с тех самых советских времен и который она считала единственно правильным. Она, например, покупала на рынке яблоки или гроздь винограда (причем в сортах она действительно разбиралась) и приходила в нужный кабинет (не важно, к кому), во-первых, без очереди, уверенно, как старый, больной человек, а во-вторых, почитала священным долгом и знаком учтивости после беседы преподносить этот виноград или яблоки с непременным замечанием: возьмите, это настоящее, из деревни! Но ладно еще фрукты. Она непременно считала необходимым при общении с любым чиновником в какой-нибудь документ вложить пятерку. Мне было и забавно, и стыдно, но я никак не мог отговорить ее от этой странной и нелепой привычки, не зная, как объяснить ей, что эта пятерка ничего, кроме неловкости, у человека вызвать не может.

Но и это еще не все. Кроме фруктов и классической пятерки, Светлана Петровна любила дарить… книги. Но что это были за книги! Пару раз, мучаясь от неловкости и заранее предвидя реакцию, я «за послушание» должен был передавать каким-то давним ее знакомым – сотрудникам учреждений – эти книги. Вот только пара названий, которые я запомнил: «Месть еврея» и «Власть тьмы». Причем Светлана Петровна заманила меня однажды на какой-то книжный развал, где ее, конечно, знали, и она там специально эти книги выбирала, придирчиво и дотошно, чтобы я их потом преподнес в подарок какой-нибудь барышне. Причем барышня при одном виде этой книги и упоминании имени Светланы Петровны делала сумасшедшие глаза и, словно защищаясь, беспомощно выставляла руки вперед со словами: «Да вы что!.. Упаси Боже!» – или что-нибудь еще в этом роде. В общем, намучился я в качестве курьера с этими передачами, честное слово. Но притом мне всегда было Светлану Петровну жаль, и я не то чтобы не мог, а не хотел ей в этих маленьких слабостях и чудачествах отказывать, тем более когда стал догадываться, что она действительно тяжело и неизлечимо больна.

Я не буду рассказывать сейчас о симптомах. Только скажу, что ей нужно было пройти обследование, но слабое сердце не позволяло это сделать, да она и отказывалась решительно от обследования, не доверяя ни врачам, ни больницам. Вообще у нее была острая интуиция и она, очевидно, понимала, чувствовала, что скоро умрет, говорила об этом прямо и ясно, утверждая, что не боится смерти, но просила только у Бога, «чтобы не мучиться».