Формула власти. Расколотый мир (СИ)

Зарин оглянулся и пожал плечами.

- Хавес дело знает. Он хвастун и задира, но за Климу любую глотку перегрызет. И Тенька рядом крутится, а он, ты помнишь, зимой у самой смерти ее выцарапал.

Гера поразмыслил.

- Ладно, пойдем вместе. Только в случае чего говорить буду я.

- Да, помню, высший балл по риторике, – улыбнулся Зарин. – Что это такое, кстати?

- Риторика?

- Не, то понятно. Я не настолько деревня. Баллы эти.

- Оценки в Институте, – охотно объяснил Гера. – Нам давали разные задания и смотрели, как мы их выполняем. За практику вроде полетов или езды на тяжеловиках были слова: отлично, хорошо, удовлетворительно, плохо. За теорию – цифры, от одного до пятнадцати. У меня по риторике пятнадцать.

- А чем эти оценки полезны? Кормят за них больше?

- Нет, кормили всех одинаково. А если баллы высокие… это почетно, хвалят, могут по окончании Института словечко замолвить, чтобы на хорошее место определили. Вообще, умным больше уважения.

- А Клима как училась? – Зарин спросил будто бы между прочим, но Гера понял, что ему любопытно.

- По теории блестяще. А вот с доской не ладила. Однажды даже чуть не отчислили из-за этого. Ты Теньку спроси, он тоже рассказать может.

- Тенька – балабол, – беззлобно отметил Зарин. – Конечно, за его изобретения многое можно простить, но ему очень повезло с сестрой.

Гера тоже находил Лернэ безупречной, и поспешил уточнить:

- Ты в каком смысле?

Зарин снова улыбнулся. Его улыбка была мягкая, добрая и чуть ироничная.

- Представь, если бы Тенька жил один.

Гера представил. Дом, превращенный в одну огромную лабораторию, разноцветные жидкости в кастрюлях вместо супа и жаркого, напрочь запущенный огород, где сорняком растет одна лишь одичалая ромашка, и сердобольных соседей, которые платят за услуги неприспособленного к быту колдуна готовыми продуктами. Пожалуй, умницу и хозяюшку Лернэ Теньке не иначе как высшие силы послали.

Потом юноша поглядел на Зарина и попытался представить его и Климу детьми. Получалось с трудом, особенно не давался образ Климы, беззаботно играющей в какие-нибудь салочки. Когда Гера поделился этими мыслями с Зарином, тот согласно кивнул.

- Клима всегда немного странная была. Редко с нами играла, зыркала только из-за маминой юбки. Это ведь мама Климу врать научила, ты знаешь? Хотя, да, откуда тебе знать. Так вот, нормальные бабы в лесу грибы собирают, а эти две уйдут в заросли на полянку, разложат карты, и давай тренироваться. Мы с мальчишками подглядывали. Иногда жуть брала: сидят, большая да мелкая, глазищи у обеих горят, держат по карте в рукаве и друг дружку за нос водят.

- Климина мама тоже была обдой? – не понял пораженный Гера.

- А кто ее знает, – Зарин пожал плечами. – Я ее плохо помню, тоже ведь мелкий был. Похожи они с Климой сильно, глаза, губы, фигура…

- Носы, – подсказал Гера.

- Не, носом Клима скорее в отца... Помню, когда она с нами играла, все ее слушались, как заколдованные. И взрослых очень любила обманывать. Поначалу бестолково, на нее вечно матери жаловались, ну а мать навряд ли ее ругала. А потом Климка так научилась, что и не докажешь ничего. Еще помню, как мы с ней впервые сговорились. Был конец осени, а в начале лета ее маму медведь задрал. Отец запил, мне он уже потом рассказывал, что первая жена его по жизни будто бы вела, цель находила, словно свет от нее шел и надежда на лучшее. Клима, сам понимаешь, тоже всех тут ведет, но иначе, более… жестко, что ли. Ее мать добрее была, это точно, хотя тоже сирота – в тринадцать без родителей осталась, бесцветка унесла.

- Откуда ты знаешь? – изумился Гера.

- Так деревня ведь. Их дом по соседству с нашим стоял. А Клима с того лета дикая сделалась – звереныш. Мать моя вспоминала: слоняется ребенок по деревне, глаза как у волчонка, а потом подойдет и такие недетские речи заводит, что страшно становится: крокозябры знают, чего творится в той голове. Потом корова эта…

- Какая корова?