Форпост

В стране, где утвердилась эта наглая бесовщина, он родился, вырос и теперь усердно и кропотливо трудился под властью тех, кто всю подобную муть воспринимал своим руководящим достоянием…

Чтобы выжить, будучи органическим чужаком в шестернях этой машины, требовалась выдержка, дипломатия, умение вести игру, одновременно используя человеческие слабости оппонентов и исподволь проводя в жизнь собственную линию.

В этом немало помогал отец, мудрый, собственным разумом богатый и многоопытный. Его и мать он перевез на Юг России, уверенный, что они приживутся здесь, и не ошибся: всем нашлось отрадное дело. Отец возглавил отдел кадров, а мать возилась с детьми: два сына и две дочери отныне украшали богатый и основательный дом Кирьяна.

Он подписывал кучи накладных в своем кабинете, когда деловитая полная секретарша – напористая казачка из местных, войдя и притворив за собой дверь, доложила стесненным полушепотом:

– Мужик какой-то к вам… Страшный какой-то… Говорит, знакомый ваш…

– Почему страшный?

– Жуть какая-то от него…

– Ну, давай сюда эту жуть…

И вошел Федор. Нет, не Федор. Человек, в котором угадывались черты полузабытого паренька из того давнего и смутного, где были задушевные разговоры в ночной тиши комнаты общежития, их веселое и отчаянное скольжение по ледяным горкам, когда от станции пробирались к деревне, отмеченной в сумерках чернеющего неба золоченым крестом, румяные щеки приятеля, обожженные морозом, его сверкающие юные глаза…

– Федя, – сказал Кирьян потерянно, не в силах привстать из-за стола.

Большой внутренней силой веяло от этого худощавого, сдержанного в движениях и жестах человека, и глаза его были неподвижны и невыразительны, хотя сквозил в них ум, опыт и спокойствие перед любым возможным испытанием.

– Я, видимо, несколько изменился, – произнес посетитель, отмеченный чертами того, кто ранее именовался добрым и безответным Феденькой.

– У тебя шрам на щеке… – глупо брякнул Кирьян. – Все лицо тебе изменил…

– Я сидел в тюрьме, – кратко ответил тот. – И там случалось всякое.

– За что?

– Я располагаю временем и могу кое-что рассказать, – учтиво наклонил голову Федор. – Во-первых, разыскал я тебя через адрес твоих родителей. Во-вторых, я не писал, потому что не ведал, каково будет окончание моей тюремной истории. А писать до ее окончания полагал бессмысленным. Итак. Есть ли у тебя время выслушать меня?

– У меня есть сколько угодно времени выслушивать тебя!

– Так вот… Расстались мы с тобой на призывном пункте…

Федор говорил спокойно и бесстрастно, словно под протокол. Кирьян, с болью и содроганием выслушивающий его, то и дело вставал со стула, подходил к окну, вглядывался, болезненно щурясь, в голубенькое безмятежное небо. Почему же он стал баловнем судьбы? Почему все рогатки, расставляемые ему жизнью, он прошел, не оцаравшись и не повредившись ни об одну? Дело в удаче, в характерах, в промысле высших сил?

Нет ответа…

– Я ненавижу уголовный мир, – донеслось до него. – В этом мире нет никакой правды. Но он существует и будет существовать еще долгие, полагаю, века. И в нем мне отныне определено место. Довольно почетное, хотя тем не горжусь. В «воры в законе» не пошел, имея к такому званию предубежденность. Место зарезервировано, но пусть покуда пустует. Хочу попробовать жить и работать в качестве законопослушного гражданина. Если возьмешь к себе – стану сельским тружеником. А там уж – как карта ляжет, понятное дело… Обещаний, что со мной для тебя без неприятностей обойдется, не даю, поскольку вся жизнь моя – череда непредвиденных обстоятельств. Даю обещание уклоняться от них.

– Работы у меня хватает, – сказал Кирьян. – Контролером пойдешь?

– В мусора, значит?

– Типа того. Но труд вдумчивый, интеллектуальный…

– Попробуем и это…

– Остановишься у меня. Дом большой, комната найдется…

– Я не один. Со мной – Вера.

– Какая Вера?

– Та самая, она выжила, – сказал Федор. – И судили нас вместе. После были лишь письма… Потом – встреча. Но она со мной – навсегда, чтобы ты понимал. Она – это все.

– Значит, так тому и быть, – сказал Кирьян. – Едем домой, Федя.

– А Арсений как? Встречались?

– Да куда мне от него деться, суматошного… И тебе с ним свидеться, думаю, предстоит. Но не скоро… Прошлой зимой сел. На три года.

– Слышал о нем. Этот точно в «воры» вылупится…

– Погибающая душа, Федя…

– О, как… Значит, от Бога-то ты не отказался, коммунист?

– Главное – второстепенному не помеха.

– Ну, то и ко мне применимо…

Дача

В пятницу Серегину позвонила знакомая женщина Нюра, попросив об услуге: составить ей компанию в поездке на дачу. Истекали последние осенние деньки, еще отмеченные робким полуденным солнцем и прозрачными небесами, но вот-вот должна была грянуть предзимняя непогодица, и оставленное за городом хозяйство надлежало обиходить до далекой весны.