Форт Далангез

— Это подарок, — произносит чаровница. — Я — бедная женщина — желаю одарить столь мужественного воина, победителя многих армий. Носите этот медальон с собой, и он защитит вас от ран. Если господин генерал не пожелает носить столь простенькую вещь на шее, то пусть положит её в карман. Условие одно: ни в коем случае не расставаться с ней.

— Подарок? — пытаясь казаться значительным, Феликс Гузе пресмешно морщил свой нос, отчего тот казался ещё более курносым. — На медальоне изображён какой-то всадник. Не решусь предположить, что это божество аланов, именуемое Святым Георгием. Но если это не святой Георгий, то кто же? По меньшей мере странно, а может быть и…

— Амаль странная, да. Она сирота, получившая воспитание в портовых притонах Батума. Её манеры оставляют желать лучшего, но искренность заслуживает всяческого уважения. В чём-то она действительно подобна старцу Григорию… на свой лад… — произношу я, стараясь запечатлеть на лице самую загадочную мину.

Сказав так, я наполнил шампанским три армуда.

— А дама? — произносит Камиль-паша. — Она приучилась к Moet Chandon в портовых притонах Батума?

— Конечно! — я наполнил вином четвёртый армуд. — Prosit!

Мы дружно выпили, и каждый получил от этого неизъяснимое, на свой лад, наслаждение. Две бутылки Moet Chandon оставались непочатыми.

Огромные глаза Камиль-паши источали масло подлинного вожделения. Он сжимал в ладони странный подарок Амаль. Так сжимает губами наживку какой-нибудь бестолковый карп. Феликс Гузе громко дышал носом и сжимал челюсти. Скулы его побелели. Я готовил себя к безобразной выходке в остзейском духе. Так готовится окопавшаяся пехота к артиллерийскому залпу противника. Однако, уважая умиление Камиль-паши, Гузе молчал. Освежившись вином, Амаль проделала ещё несколько вполне изящных па.

— Годится! Я беру её! — воскликнул хозяин застолья, когда Амаль наконец опустилась на своё место. — О благодатная ханум! Стань звездой моего гарема!

Аллилуйя! Наш восточный друг вообразил, будто моя далеко уже не молодая, но всё ещё красивая спутница является подарком для него. Своего рода ясаком. Господь мой всемогущий! Уповаю на Тебя одного, запрети моему рту смеяться, а проклятой чревоугодливой утробе исторгать эти булькающие звуки, неизменно сопровождающие хохот.

Между тем будущая "звезда гарема" Камиля-паши бросала на меня обжигающие взгляды. Господь мой всемогущий! Ну что же тут поделать? Думаю, десяток-другой золотых червонцев смогут развеять гнев старой феи?

— Ну, теперь вы моя! — Камиль-паша потирает руки. — Как это там по-русски? Ducheshka… miloshka… angel!

Даю подсказку:

— Ангельчик — так называл подобных очаровательных особ Фёдор Михайлович Достоевский.

— Ангелы Достоевского — все пятнадцатилетние проститутки. Ну или чуть постарше, в то время как эта дама… — пробурчал Гузе.

Господь мой всемогущий! Сколько ещё пилюль таится в жилетном кармане у этого господина?

— Полагаю, теперь драгоценная Амаль поведает нам об обычаях портовых притонов города Батум! — с весёлой невозмутимостью замечает Камиль-паша.

— Поведает! — ответил я, разливая по армудам вино из третьей бутылки.

— Относительно притонов ничего не знаю, — кое-как соорудив на лице строгое выражение, говорит Амаль. — А вот в Санкт-Петербурге перед самой войной появилась мода на спиритические сеансы и гадание на кофейной гуще.

— Спиритический сеанс? Хочу спиритический сеанс! — кричит Камиль-паша. — Ибрагим!

— Весь в распоряжении моего генерала!

— Где ты достал столь прекрасный э-э-э…

— …йран, — подсказала Амаль.

— Айран марки Moet Chandon! Где? Подать сюда ещё полдюжины бутылок! Нет! Дюжину! Две дюжины!

Является слуга в расшитой шелками ермолке. Пузатый и вислоносый, он перечисляет своему хозяину все трудности, связанные с добыванием Moet Chandon именно в Эрзеруме. Эйфорическое выражение сменяется на лице Камиля-паши выражением глубокого разочарования. Я считаю своим долгом вмешаться.

— Есть один господин в Трабзоне. Этот может достать через контрабандистов буквально всё. Я беру у него.

— От Трабзона до Эрзерума… — Гузе пошевелил сучковатыми пальцами, закатил глаза.

— Двести сорок четыре версты, — проговорила Амаль. — Мы добирались неделю. Ах, я так устала!

— В верстах — это по русскому счёту, — прошипел Гузе, а я ухватился за четвёртую бутылку Moet Chandon, громогласно взывая к исчезнувшей куда-то калфе.

Амаль — подданная османов. Её турецкий паспорт в полном порядке, тогда отчего я так волнуюсь?

— Эй, девушка, женщина, хозяйка, калфа! — ору я. — Пошли человека на улицу Кемералты — это недалеко от мечети Лала Мустафа Паша. Там скажи кому-нибудь, дескать, Ибрагим Жвиц требует шесть бутылок Moet Chandon срочно сюда! Да подай наконец нормальную посуду. Нет, пиалы тоже не подойдут. Торопись, женщина!

За суетой и треволнениями, связанными с тупостью и ленью восточной прислуги, я не заметил, как подали кофе, и пропустил начало задушевной беседы, внезапно завязавшейся между Амаль и Камилем-пашой. Они беседовали по-турецки, и бедному Ибрагиму Жвицу пришлось изрядно напрягаться, прислушиваясь к их разговору.