Форт Далангез

Да, действительно, русская армия купила в иранском Азербайджане большую партию верблюдов для гужевых перевозок. Одновременно закупались и гурты мясного скота, и пшеница для питания войск, и фураж. Я сам лично принимал участие в закупках и не делал ровно никакого секрета из выгоды, получаемой торговым домом "Вдова Шель и наследники" от подобной коммерции. Мог ли я предполагать, что полковник немецкого генерального штаба, приставленный к Камилю-паше именно для предоставления тому умных советов, придаст результатам моей удачной коммерции столь глобальное значение?

— Таким образом?.. — произнёс Камиль-паша с особым, пристальным вниманием оглядывая собеседников.

— …Таким образом, — подхватил немец, — мы с вами, дорогой паша, вполне можем отправиться праздновать Рождество по домам.

— Но позвольте! — тараканьи усы Камиля-паши воинственно топорщились. — Рождество вовсе не праздник османов, однако…

— Я о том и говорю! — Немец снова прервал своего патрона самым возмутительным образом. Пухлые губы его забавно шлёпали одна о другую. На широком переносье пролегли глубокие горизонтальные полосы. — Рождество Христово — праздник, особо почитаемый русскими. Уверяю вас: русский человек в Рождество убивать не станет. Не правда ли, герр Жвиц? Вы ведь, кажется, выкрест?

Немец уставился на меня ровно с тем же пренебрежительным выражением, с каким только что смотрел на Амаль.

— Мне и самому порой кажется, будто я выкрест, — отозвался я с уклончивой любезностью. — Однако следование православно-христианской доктрине подразумевает нестяжание, а я непрестанно думаю о деньгах, о наживе. То есть именно о стяжательстве. Это и неудивительно. Я — деловой человек.

— Как раз сейчас у нашего дорогого паши некоторые затруднения… — многозначительно ухмыляясь, проговорил герр Феликс.

— …Наживаюсь буквально на всём, — продолжал я, подражая манере немца пренебрегать собеседником. — Например, даю деньги в рост, а в России, прошу заметить, ростовщичество морально осуждаемое занятие…

Я заметил, конечно, как моя драгоценная Амаль изобразила на своём милом личике уморительно недовольную мину — ах, шла б она лучшей за колодой Ленорман! — но меня уж было не остановить:

— … Но если дорогой мой паша испытывает затруднения, то я готов помочь и даже не возьму процентов.

— Я верну долг по окончании военных действий, — проговорил Камиль-паша с некоторой даже озабоченностью. — Затруднения с деньгами возникли из-за прерванных войной коммуникаций. Это просто заминка, задержка — не более того. Но вот закончится война, и тогда моим затруднениям конец. Так я получу возможность расплатиться с долгами.

— Очень верно подмечено. Господь мой всемогущий, как же ты прав, дорогой Ахмед! Во время войны в первую очередь страдают коммуникации, из-за чего денежные потоки, так сказать, меняют свои русла. От этого страдают как промышленность и торговля, так и отдельные предприниматели. Вот, например, я. Ранее уже упоминал о реквизиции мадьярским командованием лошадей с моего конного завода. И это далеко не все мои потери. Есть и ещё!

— Иными словами, денег у вас нет? — насупился Гузе. — В таком случае, как вы собираетесь выбираться отсюда?

Подобный подход меня слегка обескуражил, но не слишком-то удивил. Любой остзейский вояка, как истинный ладскнехт, не упустит добычу, оказавшуюся у него в руках.

— Уважаемый герр Гузе! Наличные деньги в наши смутные времена слишком тянут карман, а потому я предпочитаю держать их в банках нейтральных стран.

— Отправьте телеграмму вашему поверенному в нейтральную страну, — не скрывая раздражения, парировал несносный Гузе.

— Непременно отправлю! А следом за телеграммой отправлюсь в указанном направлении сам, потому что в наши смутные времена ни одни поверенный ни в одной нейтральной стране не поверит телеграмме, отправленной с театра военных действий.

— Ибрагим прав, — Камиль-паша снова кивнул, и кисточка на его феске снова совершила головокружительный кульбит. — Турецкая Армения — театр военных действий. Правда, сейчас, ближе к зиме, бои приняли позиционный характер и накал противостояния ослабел, но…

— Обещаю вернуться с деньгами! — заверил я, прижимая руки к груди. — И не только. Обещаю кроме денег всевозможнейшие дары. А залогом своих обещаний оставляю Амаль — ты ведь не против, дорогая? — и этот несессер.

Тут-то я и выложил на стол свой главный козырь.

Во всё время моей лживой тирады, позабыв о никому не интересной Ленорман, Амаль стояла у окна, рассматривая нечто любопытное за решёткой небольшого садика.

— Я согласна остаться в Османии, — тихо молвила она. — Климат Швейцарии, конечно, не плох, но я слишком боюсь бомбовых разрывов и ядовитых газов. Европа будет страдать ещё много-много лет, а вот здешние места, оказавшиеся вдали от войны, покажутся любому истинным раем.

— Быть по сему! — вскричал я, поднимаясь и давая понять генералу и его советнику, что визит мой окончен.