Форт Далангез

— Не далее как вчера, мы с тобой кружили над Чобан-деде в облаках шрапнельных осколков. Сколько было по Реомюру? — возразил их благородие Мейер.

— Минус семнадцать по Цельсию, — быстро ответил их превосходительство полковник Масловский.

— То-то и оно, Адам. Минус семнадцать по Цельсию, а от тебя пар валил. Не со страха ли такая повышенная потливость? Или ты так пылко желал гибели всем туркам, что твой организм требовал дополнительного охлаждения и в двадцатиградусный мороз?

Не желая считаться трусом, Ковших, по еврейскому обыкновению, быстренько переставил разговор на иные рельсы:

— Война, конечно, большое зло, — объявил он. — В том смысле, что для торговли большая помеха. Например, в данный момент буквально всё Чёрное море усыпано турецкими минами. Даже каботажное плавание вдоль берегов представляет некоторую опасность. Не далее как этим летом, я лично побывал по торговым делам в Трабзоне. Добирался очень тяжело и долго. Кроме того, у меня лично возникают сомнения относительно целесообразности ведения военной кампании зимой. Сам я мёрз ужасно, летая с Мейером над заснеженными горами. Только страхом единым и согревался. Господь мой всемогущий! Да что там я? Сколько православного народа перемёрзло! О турках я, разумеется, не беспокоюсь.

— По торговым делам? В Трабзоне? — с заметным нажимом переспросил его превосходительство полковник Масловский.

— Торговец? Может быть, ростовщик? — усы его превосходительства полковника Пирумова грозно шевелились.

Ковших с воистину еврейским проворством новым зарядом болтовни отражал непростые вопросы господ офицеров, словно в конг-конг какой-нибудь играючи.

— Тю! Берите ниже, господин Даниэль-бек, — взры-чала одна из черкесок. — Где торговец, там и шпион. Трабзон — турецкий порт, где этот господчик каким-то образом сначала оказался в военное время, а потом, меж каменьев и скал ужом просочившись, наново в расположении Кавказской армии оказался. На аэропланах тут кружится. Всё уж знает, везде разнюхал, в офицерское собрание втёрся!..

Борода над воротом черкески встала дыбом, и вопрос об изобретательстве также возвысился.

Я приблизился к сложенному в углу оружию: саблям, нагайкам, винторезам, по большей части принадлежащим подъесаулам Зимину и Медведеву. С огромными в узорчатых ножнах кинжалами черкески 1-го и 2-го Кизляро-Гребенских полков никогда не расставались. В то время как подъесаул Медведев бушевал, изрыгая густым басом самые страшные подозрения, а его лепший товарищ грозно вращал очами, поминутно хватаясь за рукоять кинжала, я мечтал. Иногда лень не чужда даже такому трудолюбивому человеку, как я. Воображение рисовало мне картины примерно такого вида: вот одна из черкесок ломает Ковшиху его рачьи загребущие клешни, в то время как другая остро наточенным лезвием выпускает из того же Ковшиха весь его вельможный подкожный жирок. В то время как я мечтал, его высокоблагородие Евгений Васильевич всем своим видом выражал крайнее беспокойство, постепенно перерастающее в возмущение и даже гнев. Его благородие поручик Мейер пытался урезонить Медведева, хватал его за руки и теснил к двери, изрекая проклятия (а может быть, и оскорбления?) на чистом немецком языке. Но подъесаул ревел громче, чем мотор аэроплана. До изобретательства оставался один небольшой шаг.

— Подъесаул Медведев! — прогремел его превосходительство Масловский.

Черкеска замерла, прислушиваясь. Бас утих.

— Слушать мою команду! Как старший офицер приказываю: прекратить! Мейер! В сторону. Оставьте его.

— Если вы, Борис Иванович, рассчитываете, что кто-то из нас, вот хоть Минбашибеков, согласится стать вашим секундантом при дуэли с подъесаулом, то вы глубоко ошибаетесь, — спокойно проговорил его превосходительство Пирумян-Пирумов. — А вы, вольноопределяющийся… Адам… или как вас там. Прошу объясниться. Сам факт вашего присутствия в офицерском собрании кажется нам странным…

— Ковших мой друг. Он смелый. Он отличный человек! — вскричал Мейер.

Что и говорить, этот без какой-либо формаглисти-ки — самое настоящее благородие.

— Постой, Мейер! Не гоношись! Господь мой всемогущий! Я просто хочу знать, что значит быть военным. Вот так, с младых, как говорится, ногтей, просто встать в строй и всё. Всю жизнь маршировать и выполнять команды. Это просто! Думать не надо! На полном государственном обеспечении! Иное дело — предпринимательство. Тут необходим creative approach…

— Ковших, ты дурак! — фыркнул Мейер.

— Позвольте мне высказаться, — молвил его благородие штабс-капитан Минбашибеков. — Как раз зимняя кампания, по нестерпимой погоде, на труднопроходимом театре — это и есть ваш creative approach, или, по-нашему говоря, искусство стратега, полководческое искусство.

Спокойный тон и благодушная улыбка его благородия подействовала на сцепившихся господ умиротворяюще. Мейер отпустил черкеску, и Медведев рухнул на диван рядом с Зиминым.

— Юденич рискует. Стоит ли? Оправдан ли риск? — ответствовал неугомонный Ковших.

— Командующий — опытный военный и знает цену риску, — ответил полковник Пирумян, окончательно откладывая в сторону газету.