Форт-Хоэн

Уголёк словно застыла, глядя на кровь и трупы, мне пришлось хватать её за руку и силой тащить за собой. Нужно было спешить. Я не стал выходить на главную дорогу, а пошёл узкими проулками между бараками. Я всё ждал услышать за спиной какой-нибудь вопль ярости, свидетельствующий о том, что нубы нашли Лысого и компанию, но когда мы выбрались из города, ничего подобного не прозвучало. Уголёк наконец-то ожила. Румянец вернулся в щёки, губы налились прежней спелостью, а глаза загорелись синим. Она со злостью вырвала свою руку из моей и запыхтела, как будто это я был виноват в том, что произошло за трактиром. Я обернулся к ней, хотел сказать что-нибудь замызганное вроде «или мы их, или они нас», но, на мой взгляд, она и без меня это прекрасно понимала. Тем более там с фланга уже пристроился Шурка и своим монотонным речитативом отставного клирика объяснял ей примерно то же самое.

Что ж, Шурка сделает это лучше меня. Я немного поотстал, пропуская группу вперёд, и пошёл, оглядываясь на город. С каждым пройденным шагом во мне крепла уверенность, что нам удалось уйти. Если нубы ринутся в погоню, то им придётся изрядно побегать, чтобы догнать нас. Но, думаю, вряд ли они куда-то побегут, будут сидеть на площади и ждать нашего возвращения. Как бы и чего не происходило в этой игре, а все дороги вели к ратуше.

Когда шпиль вечевой башни пропал за горизонтом, я решил подбить итоги. По результатам боя сразу трое — Уголёк, Курт и Шурка — поднялись на третий уровень, а Дизель посетовал, что до пятого ему не хватает каких-то семь десятков очков. Неплохо, растём. После этого распределили обязанности в группе. Шурка общим решением стал казначеем. Все деньги и лекарства передали ему. Курт и Дизель отныне отвечали за сбор и хранение лута. Я, разумеется, начальник, на мне кормёжка, пиво и связи с общественностью. На плечи Уголька ничего возлагать не стали. Пока. Придёт время, и ей тоже что-нибудь поручим.

Разобравшись с рутиной, я осмотрел полученный лут. Наибольший интерес вызвали мечи Лысого. Короткие, всего-то сантиметров пятьдесят в длину с едва заметным изгибом на острие и сбалансированные так, чтобы рубить боевым концом. Гарды простенькие, показатели серьёзные, сила урона немногим меньше моей рапиры. Правда, есть ограничение по уровню. Интерфейс выдал название: Акинак старого скифа.

Вторым по интересу оказался мой бывший Зуб Пещерного погремушника. Курт сказал, что нашёл его в мешке Лысого. Вообще-то, весь лут нубы сдавали в казну клана. По их правилам личные вещи иметь запрещалось, им даже доспехи выдавали лишь непосредственно перед боем или рейдом, всё остальное время они ходили в безрукавках, а в мешке разрешалось иметь лишь медь и продукты. Получается, Лысый мой Зуб скрысятничал. Вот сука! Зато сам меня называл крысой.

— Мечи Шурке отдай, а нож Угольку, — распорядился я.

— Уровень у Ш-Шурки не тот.

— Ничего, на вырост.

Костюм Дианы и Лук эльфийской Всадницы я так же передал Уголёчке. Она не обрадовалась обнове. Долго смотрела на костюм, примеряла к себе поверх платья, наконец, отрицательно покачала головой и заявила непреклонно.

— Я это не надену.

Женщины очень упорны в своих суждениях, особенно когда дело касается одежды. Дизель начал уговаривать, дескать, очень красиво, зря ерепенишься. Шурка молчал, а Курт пытался поддакивать громиле. Судя по хитрым прищурам, обоим нравился фасон: открытая блузка, короткая юбка.

— Это слишком откровенно, — отказывалась Уголёк. — Не надену.

Мне тоже нравился фасон, но не потому, что в охотничьем костюме она будет выглядеть намного привлекательнее, чем в сером до земли платье и ужасном чепце, скрывающим всю прелесть её волос, а исключительно из целесообразности. Прибавка к характеристикам уж больно хорошая для её уровня, нельзя таким разбрасываться.

Под нашим общим нажимом Уголёк всё-таки оделась. Я откровенно залюбовался ей. Тонкая, изящная, на левом бедре широкий нож, над плечом оперённые хвостовики стрел, справа в налучи метровый лук. Амазонка. И любовался ею не я один. Дизель с Куртом не сводили с девчонки восхищённых глаз, а Шурка хоть и отвернулся, но нет-нет да косился на неё из-под руки.

Уголёк нравилась всем, и я второй раз за день почувствовал ревность. Я хотел думать, что она только моя и только для меня, потому и увёл её у нубов. Никто не смеет прикасаться к ней не то что рукой — взглядом. И не важно, что она ничего мне не обещала и не давала повода думать, что у меня есть толика надежды когда-нибудь назвать её своей… Это неважно, неважно!

Я заставил ревность умолкнуть. Уголёк сама себе хозяйка, кого выберет, с тем и будет, и я её решение не оспорю.

Мы уже порядком отошли от города, по обе стороны дороги тянулись поля — низкотравье, васильки, ромашки. Местами яркими пятнами прорывались заросли люпина, в низинах качал розовыми соцветьями иван-чай, и только вершины холмов оставались голыми, словно изъеденные порывами горячего ветра.

— Как ты? — спросил я Уголёчку, пристраиваясь рядом.