Форт Росс. Призраки Фортуны

Глава четвертая «Черный петух»

1787 год. Крым. Ак-Мечеть. Постоялый двор

Служилый люд постоялого двора, на долю которого выпали такие необычные потрясения, постепенно возвращался к ежедневным заботам. Как обычно, помогала работа. Размеренная, знакомая, тупая, не требующая умственного напряжения. Да и думать служилый люд особо не умел, относясь к жизни с мудростью животного мира. Если вдруг сваливался на них какой-то внешний раздражитель, то так же, как и на скотном дворе, все сразу приходило в движение. Как только этот «раздражитель» исчезал, мгновенно затухало и возбуждение. Единственное отличие было лишь в том, что человек все же не скотина, а тварь гораздо более сознательная и коллективная, потому и собирался весь этот разношерстный трудовой народец уже под вечер где-нибудь на заднем дворе, дабы вытянуть уставшие члены, и выдохнуть, и выговорить все то, что «накипело» за день. Это было их единственным развлечением, других они не знали.

Утренние события работники постоялого двора бережно хранили в себе до вечера. Такое, да чтоб с убийством, да чтоб еще, как поговаривали, с нечистой силой, все же не часто случалось. А пока разбежались дворовые кто куда, по нуждам отбывающих постояльцев да на окрики вновь прибывающих. Двор-то был занятой, так как стоял правильно, на въезде не в какой-то поселок Ак-Мечеть, а в значимый теперь новый город Симферополь. И народ пер, к вящей радости и хозяина, и работников, что стадо на водопой. Чему, конечно же, способствовало размещение ставки военного командования огромной, расползшейся, как раковая опухоль, южной российской армии. Откуда, почитай, весь доход постоялого двора и проистекал. Теперь все стремились в этот когда-то забытый Богом татарский поселок. И купцы, и авантюристы всех мастей, и маркитанки, и воры. Кто тут только не толкался! И местные, с Черноморья, – татары, валахи, греки, болгары, и европейцы с далеких северных морей. И даже китайцы и персы из-за Кавказского хребта. Чего только не перевидал служилый люд постоялого двора! Но сегодняшнее утро, по общему мнению, было особенное. Была в нем какая-то загадка.

Что уж говорить, если оказалось, что таинственные события этого необычного дня еще далеко не закончились.

* * *

Вновь прибывшего заметили сразу. Все, кто в это время находился на подворье. Его трудно было не заметить. Черная шляпа с белыми перьями, из-под которой на белоснежную «тарелку» воротника спадали длинные черные волосы. Черный плащ, черные, из грубой кожи, как деревянные, дорожные сапоги, которые незнакомец оставил притороченными с двух сторон к седлу, ловко спешившись в более легких, пижонских ботфортах.

Как такого можно было не заметить? Дядя Прохор даже поводья забыл принять, а ведь это была его прямая и очень хлебная обязанность (в подставленную Прохором шапку частенько летела звонкая монета), которую он отвоевал в праведных боях с другими нищими калеками, в большом количестве ошивавшимися на подворье.

Но на этот раз дядя Прохор так и остался стоять истуканом, открыв рот. Такого заморского новшества, чтоб из одних сапог, прикрепленных к седлу, вынуть ноги в других, более легких, даже дядя Прохор не видел.

«Ишь ты, ядри их в качель, хранцуз небось! – в восхищении подумал он. По шкале ценностей дяди Прохора французы стояли на недосягаемой высоте. – И далеко ль он, болезный, в таких лапотках доскачет-то?» – лукаво прищурился он на иностранца.