Фосс

Тернер разозлился. Он пнул мертвую птицу, и та кувырком полетела в грязь. Сам же он сполз со скалы в поисках новой жертвы, однако ему помешала разлившаяся повсюду вода.

Пэлфримен пожалел, что не может заняться каким-нибудь легким физическим трудом и в нем обрести смысл. В иные моменты человек чересчур порядочный, чтобы искать прибежища в старой доброй иллюзии собственной значимости, мучительно корчится меж плоским небом и плоской землей, и молитва — не более чем колебание его мягкого неба.

В промежуток времени между наводнением и засухой благодаря какой-то оптической иллюзии земля действительно казалась плоской, особенно рано утром, когда глава экспедиции, мистер Фосс, выходил проверить почву. Он закатывал брюки до середины голени, надевал бушлат, потому что в такую рань было еще довольно холодно, и бродил по грязи, пока не увязнет. Затем он тряс поочередно ногами, чтобы сбросить налипшие «носки». При иных обстоятельствах немец выглядел бы весьма комично в глазах наблюдателей, собравшихся на галечной площадке перед пещерой. Теперь же они не решались смеяться, ибо страшились звуков, которые могли исторгнуть их уста. И разговаривали они уже не так свободно, как прежде. Слова больше им не принадлежали и норовили вырваться наружу — красноречивые, истинные, обнаженные.

Пройдясь немного, глава экспедиции видел, что дальше двигаться бесполезно, и неподвижно стоял на ходулях ног, отражаясь в грязной воде или водянистой грязи. Значит, я должен вернуться к этим людям, понимал он, и мысль эта была невыносима. Ничто не могло быть ужаснее того факта, что они — люди.

В конце концов поверхность земли покрылась коркой, и экспедиция продолжила путь.

Более того, земля праздновала их присутствие зеленой травой, гладившей лошадей по животам или стелившейся зелеными полосами. Лошади хватали траву, пока не насытятся или не раздуются и из них не хлынет зеленый понос. Точно так же глаза людей постепенно насыщались этой зеленью, хотя они продолжали распевать в дороге как влюбленные или как дети. Они пели песни про зверей, которые помнили с детства, или трепетные песни своей юности, которые напевали себе под нос, поджидая в сумерках у перелаза. Последние песни вспоминались с трудом, ведь они никогда не пелись ради слов. Звуки струились, начинаясь спазмами и трепетом тел певцов.

Так любовь и предвкушение вдохновляли кавалькаду, едущую по зеленым равнинам, все еще похожим на болота. В небе разносились дивные крики влюбленных птиц. Навстречу всадникам приближались крепкие гладкие стволы деревьев цвета плоти. И все же сами люди, несмотря на свободу и радостные песни, лишь отдаленно напоминали существ из плоти и крови. Разумеется, к тому времени запасы провизии почти иссякли, зато дичи стало предостаточно. И люди этим пользовались, чтобы добывать еду, но уже довольствовались малым, поскольку лишения и протяженность пути ослабили тягу к пище. Для их помудревших желудков она сделалась чуждой. Люди предпочитали питаться снами, однако от снов не толстеют, скорее наоборот.

В этот сезон травы, добычи и песен врывались и другие признаки ликующей жизни. В зарослях кустарника стоял абориген, распевая, притопывая и размахивая копьем, чье зазубренное острие напоминало морду крокодила. Вокруг певца собралось трое или четверо товарищей, но они были слишком застенчивы или же не имели дара выражать свою радость.

— Он, несомненно, поэт! — взволнованно воскликнул Фосс. — О чем он поет, Джеки?

Джеки не смог или не захотел отвечать. Он отвернулся, и горло у него защемило то ли от смущения, то ли от тоски.

При виде восторга главы экспедиции настроение у некоторых белых упало.

— Мальчик вовсе не обязан понимать их диалект, — сказал Ральф Ангус и удивился, что дошел до этого сам.

Фосс, впрочем, продолжал улыбаться и радовался как ребенок.

— Разумеется, — ответил он, ничуть не обидевшись. — Я хочу подъехать и поговорить с этим поэтом.

Каменные фигуры его спутников подчинились.

Фосс поехал к зарослям, придерживаясь убеждения, что должен общаться со своими черными подданными по наитию и привести их к взаимному пониманию, которое выше слов. Пребывая в столь ясном умонастроении, он не сомневался, что смысл песни раскроется и станет ключом к дальнейшим переговорам. Однако черные убежали, оставив после себя неприятный запах.

Когда отвергнутый властитель вернулся, все еще великодушно улыбаясь, и сказал: «Любопытно, что первобытный человек не чувствует дружелюбия, исходящего от расслабленных мышц и любящего сердца», его последователи не рассмеялись.

Молчание было гораздо хуже смеха. В их запавших ноздрях отчетливо виднелся каждый волосок.

В последующие дни экспедицию сопровождали целые толпы черных. Хотя аборигены никогда не показывались все разом, черные тела время от времени мелькали в бледной траве или оживали среди мертвых деревьев. Ночью часто раздавались смех, хруст веток, пение и глухие удары об общую землю.

Фосс продолжал расспрашивать Джеки.

— Неужели они никак не выражают своих намерений? — восклицал он в сердцах. — Черный не говорить зачем приходить, зачем он петь?