Фосс

Джадд время от времени что-то бормотал и смотрел из-под запорошенных пылью бровей как старый обманутый пес. Если бы он только мог отбросить тело, навлекшее на него столько испытаний, будь то дробление камней, удары «кошки», побег сквозь леса тропических трав, тяжесть цепей, пересечение пустынь!.. Однако терпеть надлежало до последнего часа. В пустыне земного существования ему приходилось видеть, как тают надежды, прошлое и будущее, плоть и память, собственная неуклюжая надежная рука, маленькие клецки с салом, что кладет на тарелку жена, невинная жилка на ухе лошади, двойной фонтан любви жены бьет высоко в порыве доверчивости. Сон ворочался на пыльной постели, и когда Джадд прикусил сосок на ее левой груди, она вскрикнула от боли, ведь годы ее предали. Зато он рассмеялся. В конце, смеялся он, кусают всех нас! Подобные шутки он любил.

Снова постарев и обрюзгнув, он ехал вперед по привычке. В уголках покрасневших глаз собирались мухи. Сквозь пыль будущее виделось смутно.

— Альберт! — окликнул Тернер, самый слабый из них и именно по этой причине до сих пор тешивший себя иллюзией сильного, находчивого друга. — Ты видишь?

— Вижу что?

— Воду.

— Вижу ли я воду!

— Мы должны ее найти…

Они ехали в молчании, прислушиваясь к сопению друг друга из-за забившей носы пыли и слизи.

Теперь Ангус ненавидел Тернера. Хотя он всегда был приличным, невозмутимым молодым человеком, бесконечность научила его ненависти. И он возненавидел Тернера. Джадда он тоже ненавидел, но выражалось это иначе. Обстоятельства вынудили Ангуса отдать себя в руки каторжника, однако открытая неприязнь поставила бы под сомнение его собственную разумность. Тем не менее, он продолжал бы ненавидеть Джадда независимо от того, где они находятся, будь то глубины преисподней или Джордж-стрит, по которой он проезжал в своем фаэтоне после обеда и случайно увидел каторжника в окошко.

— О господи! — вскричал Тернер. — Я больше не могу! Не могу!

— Хватит ныть, — оборвал его Ангус. — Мы все в одинаковом положении.

Тернер всхлипнул. Он раскашлялся, но отхаркивать было нечего, и у него началась сухая рвота.

Джадд больше не обращал особого внимания на своих спутников, поскольку ему посчастливилось ехать впереди.

Молчание и одиночество разъедали Ральфа Ангуса до тех пор, пока он не начал задаваться вопросом, как бы ему снискать расположение своего ненавистного предводителя, Джадда. То, что последний достоин восхищения, делало их отношения еще более невыносимыми. Уже в детстве, понял молодой человек, он отвергал то, что нравилось ему больше всего. Ангус вспомнил, как однажды играл в оранжерее своей крестной. В воздухе сгущалась легкая дымка, по щекам ласково задевали нежные листья, и тут он споткнулся о смятые сапоги садовника и упал. Тот сразу наклонился и поднял малыша, прямо в мир живых цветов. Как он испугался, как заворожили его яркие краски мохнатых зевов! Он ощутил удушливые ароматы цветов и другой запах — садовника. Руки у того были особенные, они могли творить всякие чудеса. И тогда он вонзил свои бледные слабые ногти в темную кожу, борясь со смехом садовника. Головки пятнистых цветов закачались.

Тем не менее, превосходство слуги в силе и в выдержке ничуть не пострадало, и когда ребенок коснулся земли и бросился удирать со всех ног, то думал лишь о том, какие из своих сокровищ принести и положить в руки мужчины.

Вот и теперь молодой скотовод знал, что должен снискать расположение ненавистного, бесчувственного и, хуже всего, превосходящего его Джадда, в чью спину он смотрел.

— Джадд! — окликнул он, поднимая свой голос из самых глубин. — Джадд, у меня есть предложение.

Джадд не ответил и даже не обернулся, хотя явно слышал.

Ангус подъехал, точнее, заставил лошадь почти поравняться с человеком, который стал его предводителем.

— Давайте отворим вены одной из лошадей, все равно они все на последнем издыхании. Смочим губы. Как вам такая идея?

Джадд не ответил.

Ангус почувствовал облегчение, что не нагнал каторжника, и запрокинулся назад, ударившись о седло, хотя раньше был прекрасным наездником. Во рту у него стоял отвратительный привкус.

Снова оставшись один, молодой человек едва не завопил от отчаяния, не в силах преодолеть пропасть, отделявшую его от Джадда.

Приблизившись к скалам, которые теперь встречались этим жалким останкам человеческих жизней весьма редко, замыкавший шествие Тернер почувствовал, как на него наваливается огромная тяжесть. Глядя на величественные, безжалостные, острые как стекло выступы, он понял, что ему их не достичь. И он выставил тонкие как палки руки и падал, падал… Ничто не смогло бы его удержать, кроме, разве что, моратория на личную судьбу. И все же, коснувшись земли — он упал легко, как перышко, — Тернер издал дикий назойливый вопль.

— Спасите меня, гады! — кричал он. — Вы же не оставите меня умирать?!

Кишечник его бурно возмутился против последней несправедливости, которой его подвергло человечество. Потом он распростерся на земле — кучка гниющей падали и подживших нарывов. Кожа его ухмылялась шрамами.