Фотофиниш

— Мне лучше объясниться. Я то и дело твержу о том, что и я, и мы все здесь просто топчемся на месте до прибытия полиции. Трудно решить, как далеко я могу зайти в расследовании, не нарушая прав и приличий. Важно было, насколько это возможно, сохранить в неприкосновенности место преступления. Я подумал, что вы, возможно, готовы что-то рассказать мне о прошлом мадам Соммиты и о любых событиях, которые хотя бы косвенным образом могли бы относиться к этому чудовищному преступлению.

— Разумеется, я расскажу вам все, что смогу.

— Пожалуйста, не думайте, что вы обязаны это делать. Конечно же, это не так. А если мои вопросы окажутся неуместными, вы можете оставить их без ответа и комментариев, и, надеюсь, мы останемся не в претензии друг к другу.

Мистер Реес слабо улыбнулся.

— Хорошо, — сказал он, — договорились.

— Дело обстоит так: я, как и все остальные, задаю себе вопрос: не связано ли это преступление каким-либо образом с делом Филина, а если связано, то может ли его мотив иметь долгую историю. Основанную, возможно, на какой-то вражде. Как между кланами Макдональдов и Кэмпбеллов[54], например. Конечно, в наше время они не стали бы прибегать к резне такого чудовищного масштаба. Скорее, лучше привести в качестве примера Монтекки и Капулетти.

Слабая улыбка мистера Рееса стала более выразительной.

— Вы, наверное, больше склоняетесь к семействам Лучано и Костелло?[55]

Он раскусил меня довольно шустро, подумал Аллейн и ответил:

— В каком-то смысле да. Это пришло мне в голову из-за ее итальянского происхождения. Все это настолько потрясает своей нелепостью и… театральностью. Насколько я понимаю, мадам Соммита была урожденной Пепитоне, сицилийкой.

— Вы хорошо осведомлены.

— Когда мы с Трой получили ваше письмо, где вы приглашали меня приехать вместе с ней и заняться делом Филина, Скотленд-Ярд провел небольшое расследование. То, что Филин действует в качестве некоего агента, действительно казалось маловероятным. Я хотел спросить вас, приходило ли вам когда-нибудь в голову что-либо подобное.

Мистер Реес отреагировал на этот вопрос гораздо живее, чем можно было от него ожидать: он угрюмо рассмеялся и уперся ладонями в подлокотники кресла. Он даже повысил голос.

— Приходило мне в голову?! — воскликнул он. — Вы, должно быть, шутите, мистер Аллейн. Как это могло не прийти мне в голову, если она сама изо дня в день обращала на это мое внимание с того самого момента, когда на сцене появился этот чертов фотограф?!

Он замолчал и очень пристально посмотрел на Аллейна. Тот лишь переспросил:

— Она это делала?

— Еще как. Это была ее идея фикс. Какая-то семейная вражда, которая началась на Сицилии много поколений назад. Она убедила себя в том, что эта вражда снова возникла — и где бы вы думали, в Австралии! Она в самом деле верила, что она следующая в очереди на… уничтожение. Бесполезно было говорить ей, что Филин занимается всем этим ради денег. Она выслушивала меня, ничего не говорила, успокаивалась, а потом, когда я думал, что чего-то добился, просто говорила, что знает. Я навел справки. Я поговорил с полицией в Австралии и США. Не было ни малейших доказательств в поддержку этой идеи. Но ее было не переубедить.

— Вчера вы сказали мне, что уверены в том, что ее убийца — Филин.

— Это из-за того, что вы рассказали мне — из-за фотографии. Это показалось мне — и до сих пор кажется — очень соответствующим тому, что, по ее рассказам, делают эти люди. Это выглядит так, как будто человек подписал свою работу и хотел убедиться, что его подпись узнают. Как будто я ошибался, а она была права — права в своих страхах. Что мы должны были обеспечить ей полную охрану. Что я несу за это ответственность. А это, — сказал мистер Реес, — очень, очень страшная мысль, мистер Аллейн.

— Эта мысль может оказаться ошибочной. Скажите, как много вам известно о прошлом мадам Соммиты? О ее ранних годах? О ее недавних знакомствах?

Мистер Реес сцепил ладони своих холеных рук и постучал ими по подбородку. Он хмурился и словно пребывал в растерянности. Наконец он ответил:

— Это трудный вопрос. Что мне известно? В каком-то смысле многое, в каком-то — очень мало. Ее мать умерла при родах. Она получила образование в США, в католических школах при монастырях. Последняя из них находилась в Нью-Йорке, там ей впервые начали ставить голос. У меня сложилось впечатление, что она почти не видела своего отца, который жил в Чикаго и умер, когда Белле было двенадцать. Ее вырастила какая-то тетка, которая сопровождала ее в Италию; сейчас ее уже нет в живых. Она часто высказывала путаные намеки на эту предполагаемую вражду, но была немногословна — сплошные обобщения и ничего конкретного. Только… только все время говорила о своем страхе. Боюсь, я считал это все не более чем сказками. Я ведь знал, как она всегда все преувеличивала и драматизировала.

— Она когда-нибудь упоминала фамилию Росси?