Фотограф (сборник)

Тогда, в детстве, старуха оглянулась и закивала, словно и дожидалась его. И опять стала переставлять свои палки и непослушные ноги. Так же тихо, осторожно пошел за ней и маленький Тенишев. Он вспомнил сразу все прочитанные сказки… И ноги словно приросли к земле, и какой-то странный, заколдованный воздух застыл вокруг. Маленький Тенишев пытался остановиться, но старуха оглядывалась – и он опять медленно шел за ней. Долго, долго они шли по тропинке.

Он почему-то тогда подумал странную мысль – что старуха показывает ему, как можно ходить совсем-совсем медленно. До этого Тенишев никогда не думал об этом – бегал, ходил быстро и свободно, сам по себе. И вот догнал чужую жизнь, натолкнулся на нее, и она его остановила.

Потом эта старуха иногда появлялась в снах. Стремительное движение и даже полет обрывался, тело застывало, и впереди маячила сутулая спина…

Сейчас Тенишев испугался. Зачем, для чего случаются такие странные совпадения? Он покосился на сына, поискал взглядом какое-нибудь ответвление от тропинки. Нет, придется идти следом за старухой. Так же медленно, как в детстве.

Он взял сына за руку – дрогнула маленькая ладошка, и Тенишеву показалось, что он расслышал свой собственный далекий, детский страх.

Тропинка выходила к автобусной остановке. Тенишев рванулся в сторону, чуть ли не потащил за собой сына, успев заметить, что он несколько раз оглянулся на старуху.

Жизнь в пределах игольного ушка, вспомнил Тенишев. Не только для слов, но и для чувств, и для памяти существует это узенькое отверстие, которое пропускает сквозь себя странность жизни. Беспрерывную странность жизни.

– Не надо так… быстро. Можно медленнее, – услышал он слова сына и вздрогнул.

Тенишев заметил его взгляд – направленный прямо под ноги, на медленно-медленно плывущую навстречу дорогу.

Значит, и сын сейчас чувствует то же, что и он в своем далеком детстве. Почему тревожно стало на душе от этой мысли?

– Можно медленнее, можно, – тихо проговорил Тенишев. – Я не тороплю. У тебя впереди столько времени…

– У нас, – поправил сын. – Мы же никуда не спешим?

– Никуда, – отозвался Тенишев. – Когда мы вместе, никуда не спешим.

Ему показалось, что он понял, как надо говорить о самом главном. Простыми словами, которые не боятся игольного ушка. Не боятся тесноты.

КРУГ Декабрь

Осторожнее, говорил себе Тенишев, осторожнее. Весь мир, такой огромный, превращается в твои чувства. Это трудно выдержать.

Годовой круг прокатывался, почти истончаясь. Задыхаясь, Тенишев только просил время оставить сил для поездки.

И даже после самолета, в троллейбусе, который вез его от аэропорта, когда Ялта открылась внизу всеми огнями, – боялся, что не дотянет до встречи с местом, к которому стремился каждый год.

Ялтинская набережная у пирса была этим местом. В декабре, добавлял Тенишев мысленно, потому что его состояние требовало уточнения не только в пространстве, но и во времени.

Он уже почти успокоился, когда опустился в чашу города, к вокзалу, и пересел в такси. Ехать внизу, на уровне моря, после горной дороги было уже стремительным приближением счастья. Вот там, за поворотом, набережная, но останавливаться Тенишев не стал. Торопиться незачем. Теперь, после поворота, он уже приехал. Плавно взметнулась машина по извилистой дороге вверх.

Дом высился над спадающим по склону холма темным парком. Через полчаса Тенишев стоял на балконе, глядя над огнями города в сторону темного моря. Завтра достигнет он своей цели. Хотелось, чтобы ночь показалась короткой.

Утром повалил вдруг снег, напомнив о московской зиме. Здесь снег был все-таки ненастоящим и соскальзывал с острых кипарисов. И дорога была скользкая. Тенишев спускался по ней к набережной.

Ничего не изменилось за год. Пустынная набережная была похожа на зимний зоопарк. Беседки в виде слоновьих ушей стояли неподвижно. Тенишев приблизился к парапету, и ему показалось, будто с горы над городом скатился годовой круг и остановился. Наконец-то время успокоилось.

Шуршали вверху сухими стручками акации. Пирс был мокрым, в маленьких лужицах. От тающего снега или от прежних захлестывающих волн? Сейчас море было спокойным, и над самой водой, закругляясь в падении, гасли хлопья снега.

Тенишев стоял на этом месте каждый год, в одно и то же время. В эти минуты он словно просил у окружающего мира прощения за то, что не понимает его, не принимает участия в его жизни. Явка с повинной, грустно шутил Тенишев. Вот я – не словами, а их отражениями в чувствах думал он, – вот я вернулся, никуда не исчез. Он словно отмечался в той очереди, которую установило время, отмечался один раз в год, исчезая до следующей встречи.