Фотографов с рук не кормить

Вот так на меня подействовала ночь, в которую одни при свете луны превращаются в волкодлаков, а я вот при свете холодильника, как оказалось, — в саранчу. Сегодня — так точно.

Я съела все. Ну, почти все. Прямо со сковородки, ибо древняя легенда гласила: так вкуснее. А опыт ещё и нашептывал, что тарелку мыть не придется. В итоге я оставила чуть-чуть картошки.

Скрипнула входная дверь. И я, что бы скрыть следы кражи, сунула сковородку обратно. Так сказать поставила, где взяла. Вот только я не рассчитывала, что остывший на свежем воздухе Ник ринется сразу же проверять свои припасы.

А он, не подозревая о подставе, достал злополучную сковороду и поставил ее на стол со словами:

— Я тут ужин приготовил. Оставил половину тебе. Поешь? — С этими словами он жестом фокусника поднял крышку и…

— И тебе вот немного… оставила…

Кухню, погруженную в выразительное молчание, озарял лишь свет, льющийся из открытой дверцы «Атланта». Ник придирчиво изучал мое «немного». И наконец он изрек:

— Ань, знаешь, в чем смысл мытья посуды? — И, не дождавшись моего ответа, иронично продолжил: — В том, чтобы отделить это «я тебе оставила» от стенок сковородки.

— Я увлеклась, — пришлось покаяться. — Было очень вкусно.

И, чтобы как-то загладить еще одну неловкость, на которые сегодняшней ночью у меня был ну небывалый урожай, прям как у передовика аграрного производства, добавила:

— Ты здорово готовишь. — И печально присовокупила: — А у меня, как выражается Дашка, черный пояс по кулинарии. Я иногда так жарю, что могу убить одной гренкой.

— Такие жесткие? — уточнил Ник.

— Скорее черные, — призналась я. — И твердые. До состояния, когда они при броске могут воткнуться в гипсокартонную стену.

— Я понял…

Останавливая поток нечаянной исповеди, Ник на секунду приложил палец к моим губам и усмехнулся. Всего доля секунды. Но за нее целая толпа мурашек пробежала по телу, забралась под кожу, в капилляры и разнеслась по венам, что бы ударить в голову, ломая все запреты и установки. А Ник… не заметил этого. Только сделал шаг назад, прикрыл дверцу холодильника, погружая кухню во мрак, и продолжил:

— Готовить буду я. Но если ты кому-то расскажешь об этом, мне придется…

Он загадочно замолчал, не договорил. Дескать, додумывай леденящие душу страшности сама. На свой вкус.

— Да в тебе спит талантливый шантажист… — усмехнулась я, оценив «угрозу».

— И с каждым днем он дрыхнет все крепче, — в ответ мне сыронизировал Ник.

И вот странность: вроде мы оба говорили о ерунде. Шутили. Но порою именно чувство юмора сближает людей сильнее, чем годы, проведенные бок о бок. А уж если они ещё и делили на двоих котлеты… Наверное, поэтому, когда спустя несколько минут я, бросив взгляд в окно, увидела, как по саду, подсвечивая себе путь фонариком, крадется фигура, то не раздумывая позвала своего подельник… в смысле, соратника Ника на борьбу со злом. Наглым злом, покушавшимся на мамины кабачки!

Ладонь сама собой обхватила ручку сковородки. А ведь до этой ночи я и помыслить не могла, что главным оружием в борьбе за урожай может быть кухонная утварь, а не лопаты и мотыги.

Двумя карающими демонами мы выскочили на крыльцо.

Вот только джентльмен огородной удачи, закинув на плечо мешок, уже собирался уйти в истинно английском стиле — тихо и не прощаясь. Вежливый, едрит его за ногу!

Ник, которому тоже был не чужд этикет, с иронией протянул:

— Какая печаль, что вы наконец-то нас покидаете…

Всего несколько слов. Но они произвели эффект молнии, угодившей в ЛЭП. В общем, было, как бы это лучше сказать… Фееричненько.

Вор рванул напрямик к забору. Я — следом за ним с криком:

— Куда по грядкам?!

Ник ринулся наперерез.

Понимая, что не успеваю, я запустила в полет свое единственное оружие — сковородку. Та на бреющем полете угодила аккурат в руку вора, которая держала фонарь. Луч света заметался, казалось, во все стороны, а затем раздался оглушительный грохот. Похоже, сковорода врезалась в металлический забор, разбив при этом фонарик, который напоследок брызнул истеричным снопом искр.

— Сволочи. Зачем гранатами швыряться! — завопил шаромыжник с испугу, видимо, приняв грохот профнастила за взрыв.

Сбоку наперерез мчался Ник с криком, который был должен напугать татя:

— Не пытайся удрать от возмездия. Только умрешь с одышкой и потным!

И вор таки испугался. Только больше, чем один умный программист рассчитывал.

Того, что произошло дальше, не ожидал, кажется, даже сам овощной агрегатор. Вот что страх животворящий делает!

Вор судорожно вцепился в добычу зубами и, не расставаясь с мешком, взмыл на самую макушку старой кряжистой двенадцатиметровой яблони. На нее никто и никогда не забирался на такую верхотуру, поскольку здоровье — и телесное, и психическое — было дорого. Нам. А вот умыкателю бахчи пяток кабачков был дороже.

Сверху на нас замычало:

— У-у-у. У-у-у!

Дождь уже почти закончился. Тучи рваными клочьями поплыли по небу. Луна выплыла из-за них, и ее неровный свет вытоптал в нашем саду тропинку. И в отблесках сырой листвы я смогла различить в кроне яблони силуэт. И самой выдающейся частью его абриса была корма.