Фоторобот в золоченой раме

— Генеральный звонит прокурору Москвы и говорит, что при таком раскладе от греха подальше дело лучше прекратить. Тот вытягивается в струнку, не осмеливаясь выяснять подробности. Когда тебе дают указания на таком уровне, вопросы неуместны. Прокурор Москвы звонит начальнику ГСУ. Тот, естественно, тоже не самоубийца против генерального переть.

— Слов нет.

— Так бы всё и было шито-крыто. Потом бы, конечно, пошли жалобы со стороны потерпевшего. Но дело уже сделано. Бабки попилены. И хоть трава не расти.

— Руфимов надеялся на что? Что никто не узнает?

— А чёрт его знает, на что он надеялся. Ну а наш ангел-хранитель Ромов на приёме у генерального поднял эту тему. Генеральный вызвал Руфимова и орал на него как бешеный. Мол, сволочь такая, подставил, опозорил. А тот стоит, пятнами покрылся, но держится стойко — готов умереть за своё священное право брать мзду за развал уголовных дел. Потом генеральный позвонил прокурору Москвы, тоже на него наорал за то, что тот не думая под козырёк взял. И велел, чтобы больше никаких посторонних движений по делу не было.

— Это что значит?

— Это значит прямое указание не чудить, направить дело в суд, поддерживать обвинение и требовать наказания по всей строгости закона. И не дай бог кто чего…

Платов почувствовал какой-то прилив эйфории, будто сам хлопнул рюмочку коньяку.

— Слушай, Герман. А ведь, кажется, мы победили.

— Ещё суд, а там тоже нездоровая движуха может быть. Но это уже мелочи. Оправдания не будет — это факт. Теперь уже никто не отважится на оправдательный приговор.

— Даже за лимон баксов.

— Да даже и за три! — улыбнулся Шведов.

И оказался не совсем прав. Потому что, как потом выяснилось, ещё ничего не закончено…

* * *

Левицкая, ошеломлённая тем, что сделка по купле-продаже уголовного дела не состоялась, недолго была в нокдауне. Не дождавшись девятой секунды, она бодро поднялась на ноги и ринулась снова в бой, намереваясь прижать противников к канатам.

Перво-наперво она рассчитала адвоката, как всегда недоплатив ему. Наняла другого. Тот, проявляя недюжинную активность, тут же написал штук пятнадцать жалоб и ходатайств во все органы власти. Можно было уже издавать собрание сочинений жалоб и заявлений Левицкой и её близких, друзей, адвокатов.

«Так называемый потерпевший Кононенко, войдя в преступный сговор с сотрудниками БЭП, УР и следствия, занялся рейдерством на антикварном рынке. Моя галерея, которую они пытались присвоить, только первая в списке. Таким образом коррумпированные представители правоохранительных органов и организованных преступных сообществ пытаются взять под криминальный контроль целую отрасль российского бизнеса, до того времени находившуюся вне поля зрения преступного элемента. Поэтому речь идёт не только о моей судьбе, но и о продолжении криминализации российской экономики, что представляет ущерб безопасности России».

С каждой новой жалобой стиль оттачивался, в некоторых местах достигая драматического совершенства. А новый адвокат, видимо, был парень с воображением и литературными талантами. Платов аж прослезился, читая эту бумагу.

Дело было в суде, но ощущения завершённости у Платова не было. Тянуло за душу то, что не была поставлена точка в деле о покушении на Кононенко. Да и исчезновение второго мужа Ирины Левицкой тоже смущало. У него была уверенность, что где-то лежит труп этого человека, вся вина которого состояла в том, что он попал в сети ядовитой паучихи. И его кровь тоже взывала к отмщению.

Пока у Платова ощущалось какое-то затишье. В отделе ни у кого информации на выходе не было, реализаций дел не предвиделось. Поэтому старший важняк имел время и возможность подбить все бумаги, отписаться по оперативным делам. Ну а заодно поразмышлять — что у опера бывает достаточно редко. Чем он и занялся, утречком оставшись в кабинете один.

Перед ним лежали информационные материалы по делу Левицких. Мошенничество не интересовало — тут всё ясно. Он пытался найти зацепки по убийствам.

Изучал он их уже не первый раз. И сейчас смотрел на фотографию главного подозреваемого в организации убийства — неуловимого нижегородского авторитета Бубона.

На него с листа взирала угрюмая рожа со злыми маленькими глазками — Бубон собственной персоной. Следующая фотка — Ирина Левицкая, вид небесный, воздушный, взгляд рассеянный, человек в каких-то мечтах и думах о высоком и вечном. Рубен Левицкий — мордатый, нескладный, запуганный, ждущий какого-то подвоза и готовый принять удар. И готовый служить, быть преданным, как пёс. А вот эта широкая морда, немного туповатая и беззаботная, на устах улыбка записного оптимиста — это Носорог.

Целый пасьянс — карты, участвующие в деле. Кто виноват? Что делать?