Фотосинтез

"Или даже не бог, а какой-нибудь его зам..."

Или даже не бог, а какой-нибудь его зам

поднесет тебя к близоруким своим глазам

обнаженным камушком, мертвым шершнем

и прольет на тебя дыхание, как бальзам,

настоящий рижский густой бальзам,

и поздравит тебя с прошедшим

- с чем прошедшим?

- со всем прошедшим.

покатает в горсти, поскоблит тебя с уголка –

кудри слабого чаю

лоб сладкого молока

беззащитные выступающие ключицы

скосишь книзу зрачки – плывут себе облака,

далеко под тобой, покачиваясь слегка

больше ничего с тобой

не случится

- ну привет, вот бог, а я его генерал,

я тебя придирчиво выбирал

и прибрал со всем твоим

барахлишком

человеческий, весь в прожилочках, минерал,

что-то ты глядишь изумленно слишком

будто бы ни разу

не умирал

3 сентября 2008 года

Блокада

Отозвали шпионов, собкоров, детей, послов; только террористы и пастухи. В этот город больше не возят слов, мы беспомощны и тихи – собираем крошки из-под столов на проклятия и стихи.

Те, кто раньше нас вроде как стерёг – производят стрельбу и ложь; лица вспарывает ухмылками поперёк, заливает их потом сплошь. Выменяй ружье на пару своих серёг и сиди говори «ну что ж»; смерть – неверная баба: прогнал и проклял, страдать обрёк, а хотеть и ждать не перестаешь.

Лето в оккупации – жарит так, что исходишь на соль и жир. Я последний козырь для контратак, зазевавшийся пассажир – чемодан поставлю в углу, и враг вывернется мякотью, как инжир; слов не возят, а я на ветер их, как табак, я главарь молодых транжир.

Слов не возят, блокада, дикторов новостей учат всхлипывать и мычать. В сто полос без текста клеймит властей наша доблестная печать. В наших житиях, исполненных поздних вставок, из всех частей будут эту особой звездочкой помечать – мол, «совсем не могли молчать».

Раздают по картам, по десять в сутки, и то не всем – «как дела», «не грусти», «люблю»; мне не нужно, я это все не ем, я едва это все терплю. Я взяла бы «к черту» и «мне не надо чужих проблем», а еще «все шансы равны нулю».

Бросили один на один с войной, наказали быть начеку. Теперь все, что было когда-то мной, спит не раздеваясь, пьет из горла и грызет щеку. И не знаешь, к кому тащиться такой смурной – к психотерапевту или гробовщику.

Дорогой товарищ Небесный Вождь, утолитель духовных жажд. Ниспошли нам, пожалуйста, мир и дождь, да, и хлеб наш насущный даждь. Я служу здесь осени двадцать две, я стараюсь глядеть добрей. Если хочешь пыточных в голове -

Не в моей.

19 августа 2008 года.

Хвала отчаявшимся

Хвала отчаявшимся. Если бы не мы,

То кто бы здесь работал на контрасте.

Пока живые избегают тьмы,

Дерутся, задыхаются от страсти,

Рожают новых и берут взаймы,

Мы городские сумрачные власти.

Любимые наместники зимы.

Хвала отчаянью. Оно имеет ген

И от отца передается к сыну.

Как ни пытались вывести вакцину –

То нитроглицерин, то гексоген.

В больницах собирают образцы, ну

И кто здоров и хвалит медицину -

Приезжий.

Кто умрет - абориген.

Хвала отчалившим. Счастливого пути.

Погрузочный зашкаливает счетчик

На корабле – ко дну бы не пойти,

У океана слабый позвоночник.

В Ковчег не допускают одиночек,

И мы друг к другу в гости к десяти

Приходим с тортиком.

Нас некому спасти.

Хвала Отчизне. Что бы без нее

Мы знали о наркотиках и винах,

О холоде, дорогах, херувимах,

Родителях и ценах на сырье.

Отчаянье, плоди неуязвимых.

Мы доблестное воинство твое.

"Мать-одиночка растит свою дочь скрипачкой..."

Мать-одиночка растит свою дочь скрипачкой,

Вежливой девочкой, гнесинской недоучкой.

«Вот тебе новая кофточка, не испачкай».

«Вот тебе новая сумочка с крепкой ручкой».

Дочь-одиночка станет алкоголичкой,

Вежливой тётечкой, выцветшей оболочкой,

Согнутой чёрной спичкой, проблемы с почкой.

Мать постареет и все, чем ее ни пичкай,

Станет оказывать только эффект побочный.

Боженька нянчит, ни за кого не прочит,

Дочек делить не хочет, а сам калечит.

Если графа «отец», то поставлен прочерк,

А безымянный палец – то без колечек.

Оттого, что ты, Отче, любишь нас больше прочих,

Почему-то еще ни разу не стало легче.

Игорю, в дорогу…

Здесь мы расстанемся. Лишнего не люблю.

Навестишь каким-нибудь теплым антициклоном.

Мы ели сыр, запивали его крепленым,

Скидывались на новое по рублю.

Больше мы не увидимся.

Я запомню тебя влюбленным,

Восемнадцатилетним,­ тощим и во хмелю.

Знали только крайности, никаких тебе середин.

Ты хорошо смеялся. Я помню эти

Дни, когда мы сидели на факультете

На обшарпанных подоконниках, словно дети,

Каждый сам себе плакальщик, сам себе господин.

Мы расстанемся здесь.

Ты дальше пойдешь один.

Не приеду отпеть. Тут озеро и трава,

До машины идти сквозь заросли, через насыпь.

Я не помню, как выживается в восемнадцать.

Я не знаю, как умирается в двадцать два.

До нескорого. За тобой уже не угнаться.

Я гляжу тебе вслед, и кружится голова.

24 июля 2007 года

Это Гордон Марвел

Это Гордон Марвел, похмельем дьявольским не щадимый.

Он живет один, он съедает в сутки по лошадиной

Дозе транквилизаторов; зарастает густой щетиной.

Страх никчемности в нем читается ощутимый.